Полина Прекрасная - Ирина Муравьева

– Тэмур будэт в дэтской, она в кабинэте. А я (нэнароком как будто!) спросила: «Вам как постэлить? В одной комнате или…» Она так кричала потом, так рыдала! «Как так? – говорит. – Вы мэня оскорбили!» А я говорю: «Извините, пожалуйста!» Хрусталная дэвочка, просто хрусталная!

На вторую ночь после приезда хрустальная девочка наша, Полина, проснулась, едва рассвело. Вчера поздно вечером они стояли с Темуром на балконе, и город, робея, мигал под ногами, и тут, оглянувшись, чтоб мама не видела, Темур ее обнял и тихо сказал:

– Я больше так жить нэ могу. Я так заболэю, и все! Давай поскорее поженимся. И будем, как люди, спать вместэ.

– Ты хочешь жениться на мне?

– Да, жениться. И мама считает, что надо жениться. Ты видишь: ты всэм уже нравишься, всо хорошо. И ты мэня любишь. Ну, любишь?

– Темури, я знаю: ты очень хороший, – сказала Полина.

Темури нахмурился.

– Хороший-плохой… Я спросил про любовь! А ты мнэ совсэм не ответила даже: ты любишь мэня или нэт?

– Конечно, люблю! – испугалась Полина. – Я очень люблю тебя, очень! Всем сердцем!

Уже на рассвете, под марлевой сеткою от комаров, Полина с тоской поняла, что сказала неправду. Не то чтоб она не любила Темура, но не было в сердце того, что должно быть. Она тихо выползла из одеяла, оделась и кудри скрутила узлом, потом осторожно, стараясь не очень смотреть на лицо совсем юной Ануки, следящей за ней с фотографии, мимо большой светлой детской прошла (в этой детской спал ярко-румяный Темури!), потом мимо спальни с закрытою дверью, где страстно и хрипло дышала во сне Анука-старуха (как жизнь пролетела!), и вышла на сонную спящую улицу.

Только что закончился дождь, и только что выплыло солнце на небо, и свет его был нестерпимым и чистым, поскольку рассвет разгорелся недавно, и не было силы, какая могла бы ему помешать озарить все вокруг.

Полина свернула в тенистую улицу и вспомнила вдруг, как Анука Вахтанговна вчера протянула ей серьги с брильянтами.

– Подарок такой, – объяснила Анука. – Зачэм надо эти стекляшки носить? Стекляшки в Москве пускай дэвушки носят. Так думаю. Скажэте, я не права?

Они были добрыми, великодушными. Полина им нравилась. Им бы хотелось, чтобы и Полина цвела в этом доме, как розы цветут на балконе весной. Они тоже нравились ей, но, оставшись, она ведь его никогда и не встретит! Зачем же тогда он пришел к ней во сне? Пришел и сказал: «Голубица моя!» А как он сравнил ее груди с козлятами! Нет, даже не груди – соски. О Господи, как он сказал? «Два сосца твоих…» Полина вся вздрогнула и, как бывает, когда человек забывает вдруг, где он, рванулась вперед, пробежала немного, свернула зачем-то на улицу вправо, потом на какую-то улицу слева и остановилась на том повороте, где тускло мигал непогасший фонарь.

Она стала озираться, как это бывает во сне, когда, чувствуя свою беспомощность, человек пытается вернуться обратно, но сон пеленает его, как младенца, и так, как младенца, качает на крыльях, и страшно от этих безумных раскачек, поскольку ни смысла в них нет и ни жалости… Полина знала только название улицы, где жила Анука Вахтанговна, а номера дома не знала. Но хоть бы уж улицу эту найти!

И тут подкатила машина. Полине решила, что это такси. Водитель с приятным лицом, в серой кепке и белой рубашке, расстегнутой прямо до сердца, заросшего густо-лиловым от солнца и нежным кустарником, раскрыл перед нею переднюю дверцу.

– Садитэсь! Куда вам? Я вас довэзу!

Полина доверчиво села с ним рядом. Он черным, блистающим углем зрачка мазнул по ее очень круглым коленям, потом по груди ее и по щеке…

– Куда вас вэзти? Говорите мнэ адрес!

Полина сказала название улицы.

– Такую нэ знаю, – сказал вдруг водитель. – Но вы нэ волнуйтэс. Найдем обязательно.

Они покружили по городу. Город уже просыпался в низине, похожий на мощного зверя, который, зевая, готовится выйти из темной берлоги и лижет лениво затекшую лапу. Вдруг крыши и окна, и скверы исчезли. Полина убедилась, что машина, вырвавшись из плена больших и не очень больших, кривых улиц, сплетенных друг с другом, как девичьи косы, стремится по узкой и горной дороге почти к небесам, в неизвестную сторону.

– Куда вы везете меня? – прошептала Полина и юбку, открывшую оба колена, как только могла, натянула обратно.

– Клянусь своей мамой, что вас нэ обижу! – воскликнул водитель.

У Полины похолодела спина.

– Прошу вас! Пожалуйста! Ну, отпустите! Я замужем, муж мой волнуется! Что вы?

– Зачэм вы нэправду сказали, что замужэм? Кольца на вас нэт, почэму же вы замужем?

– Куда вы везете меня?

– Вэзу вас домой, покажу своей маме. И сестры посмотрят, и брат мой посмотрит.

– Зачем?

– Как зачэм? Я вас полюбил и везу показать. А вы говорите: зачэм? Как зачэм?

– Вы что, издеваетесь?

– Кто издэвается? – Он весь побелел. – Я жениться хочу! Зачэм издэвается? Кто издэвается?

Полина зажмурилась. Ей было страшно. Наверное, он сумасшедший. Что делать? Кричать? Вырвать руль? Крутизна дороги, по которой они ехали, была такая, что всякий раз, когда она открывала глаза, у нее перехватывало дыханье. Начнешь вырываться, кричать, они сразу слетят в эту серую дымную пропасть.

– Мэня, мэжду прочим, Георгий зовут. А вас как?

– Полиной.

– А я так и знал! – воскликнул Георгий. – Увидел вас в городэ и начал думать: «Навэрное, Таня. Нэт, – думаю, – Луся. Нэт, – думаю, – это нэ Луся. Полина!» А вы говоритэ, зачэм вас вэзу!

Они въехали в большую, живописно расположенную на склоне горы деревню, где день давно начался, ибо в деревне нельзя долго спать: много дел. По каменным тропинкам между домами весело бегали поросята и куры, мычали коровы, лаяли собаки, блеяли овцы, журчала вода в быстром жгучем потоке, и в многоголосицу эту вплетались гортанные крики людей. Запах навоза и свежескошенной травы был таким сильным, что у Полины слегка закружилась голова. Машина остановилась. Из дома немедленно вышла семья: худые, высокие люди. Лица их были такими, что Полине захотелось спрятаться. Старая женщина в плоской шапочке на седой голове наклонилась к открытому окну, иссохшею черной своею рукою легонько дотронулась до плеча Георгия и что-то сказала ему по-грузински. Георгий кивнул. Тогда две другие женщины, молодые и гибкие, как и полагается живущим на свежем горном воздухе грузинкам, закрыли ладонями рты. Мужчина, немногим постарше Георгия, сказал перепуганной, бледной Полине:

– А вы вылезайтэ.

Полина отрицательно замотала головой.

Георгий выскочил из машины и, размахивая руками, начал объясняться с семьей. Полина не понимала ни слова, но, чем больше они говорили, тем громче была их гортанная речь, и женщины начали плакать.

– Шэстую блондинку за лето привозит, – сказал ей мужчина. – Нэ бойтэс. Я Овик, родной его брат. Извинитэ.