Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте - Валерий Кичин

Люся с детства поняла особенности своей «психофизики». Они полнее всего сформулированы у Николая Заболоцкого:

…Что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Она не случайно считала, что на ее лице «можно нарисовать все что угодно» – «резиновое лицо, гуттаперчевое». В фильме «Рецепт ее молодости» ей нужно было сыграть героиню, которую и триста лет жизни не могли сделать менее молодой и прекрасной. Какой должна выглядеть такая женщина? Ее уже ничем не удивишь, она от всего устала, но все так же красива, и это единственное, что ее изумляет. Как передать это постоянное, застывшее на лице изумление, восхищение собственной красотой?

– У нас в группе была очень опытная гримерша. Я ей говорю: «Может, поднять брови кверху – вот так?» «Ни в коем случае, – отвечает, – вам от этого будет больно. Брови лучше убрать совсем – и идите на съемку прямо так, без косметики, с утренним лицом – какое есть». Я ее послушалась, брови выщипала, иду на студию – в проходной меня не пускают: никто не узнает. Никакое лицо, я же говорю вам! Так и мама всегда говорила. Зато папа сразу понял, что это лицо актрисы. Он был уверен: «Ты, дочурка, в кино будешь первой павою!»

Так и произошло. Люся могла без всяких комплексов открыть гостю дверь с этим самым «никаким» лицом. Но на самом деле ей и грима не было нужно: она без особых ухищрений в любой момент могла изобразить и неказистое, и смешное, и уродливое, и прекрасное – все что хотела.

И вот с этим «никаким» лицом, но уже с репутацией самой заводной девушки Института кинематографии она влюбилась в студента сценарного факультета Бориса Андроникашвили. И сразу поняла: это ее обещанный папою принц. Он и внешне отвечал всем представлениям о принцах: был выпечен из какого-то другого, более благородного теста и обладал той изысканной тонкостью черт, которой отличались светские герои ее любимых фильмов. Он действительно был аристократ – недаром вскоре сыграл князя Арчила в фильме «Отарова вдова» и был в этой роли более чем органичен. В профиль его вообще нельзя было отличить от красавцев-героев какого-нибудь «Петера» или «Возраста любви». Он был интеллектуал, знаток изящных искусств, его можно было боготворить.

Они сошлись, вода и камень, лед и пламень. Люся потом рассказывала о себе тех лет с великолепной самоиронией – и снова как о гадком утенке, затесавшемся в стаю лебедей:

– У Бориса была родословная – ой-ей! Он сын писателя Бориса Пильняка и Киры Андроникашвили. Пильняк по происхождению обрусевший немец, по фамилии Вогау, он был и главой писательского союза, а потом его по доносу обвинили в шпионаже и расстреляли. А Кира – княжна, замечательная актриса и режиссер, ученица Эйзенштейна. Она родная сестра Наты Вачнадзе, а Ната – это вы, конечно, знаете – знаменитейшая актриса немого кино, она тоже Андроникашвили, а Вачнадзе она по мужу. И вот Кира Андроникашвили как-то приехала в Москву навестить молодых, и я угощала ее кофе. Помните, были такие кофейники: туда всыпаешь, ставишь на огонь, и там трубочка начинает свистеть – якобы готово и пора наливать. Я Кире налила чашечку, она пригубила. Я кофе подогрела, опять налила. Ну не знала я, что такое кофе! У нас в Харькове кофе не пили! Мы и чай не пили – папа говорил: молоко, только молоко! Он был человек деревенский, пил молоко и до старости сохранил все зубы – ни одного кариеса! Молоко. А это все – вода. Но Кира пила этот жидкий, переваренный и пять раз разогретый кофе – и ни слова упрека мне не сказала. Будто и не заметила, что я делаю что-то не то. Вот настоящий аристократизм!

Так рассказывала Люся спустя много лет, когда романтические бредни давно отлетели и над ними можно было только горько посмеиваться. Но крах первой любви долго саднил ей душу – он впервые показал, что жизнь много сложнее, а главное, мусорнее мечты. Идеальные герои водятся только в кино. В жизни они становятся просто людьми, и контраст часто оглушает.

У них уже была дочка Маша. С ней появилась проза быта. Принц к этой прозе не был приспособлен – широкая, открытая для любви грузинская натура. Изменял, конечно, – кто у нас без греха! А для нее, максималистки, это было катастрофой – крушением грез. Измены боготворимого принца Люся считала предательством, и в ее жизни словно вдруг погасили свет. Расстались они по ее инициативе. Но и этот процесс развода ранил ее мелочными, кухонными, какими-то позорно обывательскими, в ее представлении, подробностями: «Все, что ему было нужно, это жилплощадь – полкомнаты в коммуналке! Всех ненавижу, никому не верю, даже тебе боюсь верить», – писала она своей студенческой подруге актрисе Татьяне Бестаевой. Это залитое слезами письмо Бестаева прочитала в телепрограмме «Исповедь» 2011 года, уже посмертной.

Для романтически настроенной Люси, которая тогда существовала скорее в мире целлулоидных грез, чем в реальности, эти четыре года брака оказались первым обескураживающим открытием уже не киношной – реальной жизни. С той поры Люся решила, что ничего нет страшнее, чем человеческая подлость.

Второй ее большой любовью стал актер Александр Фадеев – сын знаменитой мхатовской актрисы Ангелины Степановой и приемный сын автора «Молодой гвардии». Он тоже не выдержал испытания: при первом подозрении Люся прогнала и этого принца. Ее представления о жизни и впрямь оказались слишком идеалистичны для нашего грешного мира: то, что люди легко прощают как печальную, но понятную слабость, было для нее непереносимым. Она измен не прощала, и ее характер ожесточался.

– Героиня Люси приходит в загс на собственную свадьбу, а жених не явился, – пересказывал Эльдар Рязанов сюжет фильма «Любимая женщина механика Гаврилова» в телепрограмме 1981 года. – И она ждет, не понимая, что случилось.

– Нет, я лично бы не стала ждать! – горячо возражает ему Гурченко. – Это неважно, как бы я переживала свое горе, свое внутреннее поражение, – но я бы все равно старалась быть гордой, не подавать вида, в трагедии найти комическое и быть веселой, даже если это невозможно…

«Все ждешь?» – спрашивала в этом фильме закадычная подруга ее Риты. «Нет, уже не жду!» – отвечала Рита почти с облегчением. «А что ты будешь делать, если он вообще не придет?» – «Что буду делать? Перекрашусь – и меня вообще никто не узнает!»

Интересно, что, когда пришла пора подводить итоги уже пролетевшей жизни, телеканалы легко нашли среди сыгранных Людмилой Гурченко ролей подходящие иллюстрации к этим коллизиям ее собственной судьбы: она на экранах много раз сыграла свою жизнь, свой горький опыт – она его претворяла в свое искусство. Не уверен, что, не будь всех этих драматических для нее коллизий, мы получили бы роли, сыгранные так пронзительно, интимно, даже исповедально:

– Ну жила бы я рядом с мужем, не ездила бы в экспедиции, в концерты, холила бы его и лелеяла – и не было бы ни «Пяти вечеров», ни «Двадцати дней без войны», ни «Вокзала», ни «Гаврилова»… Ах, да много чего не было бы!

Другое дело, что личная жизнь – это всегда поединок не только двух людей, но и двух точек зрения. Каждая семья могла бы дать обильный материал для фильма «Расёмон», где, помните, одно и то же событие разные персонажи увидели по-разному. Поэтому не будем строить из себя судей и выносить вердикты: вероятно, бескомпромиссность – не лучший советчик в семейной жизни, и каждый из отвергнутых супругов мог бы предъявить свои аргументы. И это тоже будет правдой: резкая, импульсивная, принимающая решения мгновенно и навсегда, Люся уже своим характером вряд ли располагала к буколике долгой и безоблачной.