По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

Диких лошадей, по рассказам, можно встретить и среди домашних лошадей. Один из калмыцких князей, кочующий между г. Улясутаем и г. Кобдо, пожелал приручить дикую лошадь. Он велел поймать жеребят и припустить их к домашним маткам. Однако, по словам рассказчиков, дикая лошадь не поддается влиянию человека, дичится его и не позволяет себя утилизировать. Ловят калмыки лошадей весьма просто. Ко времени, когда матки жеребятся, калмыки о дву-конь отправляются в пустыню; найдя табун, они начинают его преследовать до тех пор, пока не набравшиеся еще сил жеребята, обессилев, не падают. Их тогда забирают и пускают в табун домашних лошадей.

Рассказывают, что жеребцы диких лошадей иногда уводят домашних маток с собою в пустыню, но это едва ли верно. Очень сомнительно, чтобы наших домашних животных могли удовлетворить плохой корм и соленая вода, которыми вполне довольствуются дикие лошади.

Уход алтайских староверов в Китай в поисках «Беловодья», начиная с сороковых годов прошлого столетия,[345] случался неоднократно. Самая большая их партия ушла за границу в 1860 году, и о ней-то Н. М. Пржевальский, в бытность свою на Лоб-норе, слышал от туземцев следующий рассказ[346].

На Лоб-нор русские явились неожиданно, сперва четверо, а месяцев восемь спустя человек сто, с женами и детьми. Все они отлично говорили по-киргизски, что объяснили совместною с киргизами жизнью на родине; причиною же переселения выставляли гонение своей веры. Поселились пришельцы близ развалин города Лоб и в Чархалыке, где вскоре выстроили себе дома и завели пашни. С туземцами они жили в согласии, но между собою не ладили. Впрочем, им не долго пришлось жить в низовьях Тарима. Не прошло и года, как сюда прибыл с китайскими солдатами турфанский князь, который и разорил их поселение. Сначала они хотели было оказать князю сопротивление, обманным образом пытались даже втравить в распрю туземцев, но когда это не удалось, то сдались ему. И ознаменовался этот день стоном и воплями. Четыре семьи ушли в Са-чжоу; там все мужчины, по приказанию китайского чиновника, были казнены, а что сталось с женщинами – неизвестно. Неизвестна также дальнейшая судьба и тех русских, которые уведены были князем в Турфан.

К этому Пржевальский, – по-видимому, из другого источника, – добавляет: «Говорят, несколько человек тех же русских пробрались впоследствии на Или, где выдали себя за магометан и были ласково приняты кульджинским султаном».

В действительности, однако, судьба этих староверов была далеко не столь печальной, как о том повествует вышеприведенный рассказ.

Полагая, что рассказ одного из участников этого удивительного похода русских крестьян за Алтын-таг, к подножию высокого Тибета, представляет выдающийся интерес, я привожу его ниже почти в том виде, как он записан был г. Киселевым со слов крестьянина Ассана Емельянова Зырянова, уроженца деревни Белой[347].

«В 1860 году нас, крестьян деревни Белой, Печи, Солоновки, Осочихи и других, Змеиногорскаго уезда, Томской губернии, с женами и детьми, собралось 130 человек, и задумали мы идти в Китай искать свободных и привольных земель для поселения. Вожаком был мой покойный родитель, ходивший и ранее сего в Китай. К тому же он был настоящий язычник, хорошо знал, кроме киргизского, языки калмыцкий и китайский. Билетов заграничных выбрано нами не было, так как уходили мы тайком от начальства. Выступили все одновременно, верхами. Скарб, какой с нами был, припас на дорогу и прочее шло с нами также на лошадях вьючным порядком. Все же бабы и детки были помехой, и шли мы не гораздо чтоб шибко.

Из деревни Белой сперва вышли на озеро Марка-куль, а от него свернули на речку Черный Иртыш. Путь тут трудный, горами, местами по камням, и такой путины до реки Кабы, что впала в Черный Иртыш, три дня ходу. От Кабы до Бурчума еще шли два дня и тут переправились (через Черный Иртыш). Потом шли сухою страной, через малые горы (хребет Коксун) два дня и вышли к озеру Уленгур (Улюнгур). Его мы обошли с востока по дороге между двумя озерками с соленой водой: в одном соль по берегам была белой, рассыпчатой, в другом – грязная, в комьях. Засим, стали табором на речке Уленгурке (Урунгу), ниже местечка Булун-тохой, заселенного, как и вся долина Уленгурки, торгоут-калмаками. Торгоуты высевают хлеба (пшеницы и проса) мало, а больше живут охотой и скотоводством. Промышляют зверей: сайгаков, куланов и волков, в особенности последних, так как их в этих местах, сказывали нам, пропасть.

От речки Уленгурки шли сухой степью, по колодцам. Таких переходов до речки Кобука было четыре. От речки Кобук на следующий день дошли до озера Ном[348], к которому подходит большая крутая гора из серого точильного камня. От озера вновь шли с неделю голодною степью по колодцам с горькой водой, а там пришли в китайский город Манас[349].

Манас – большой торговый город и обнесен крепостью. В нем проживают главнейше китайцы, которые занимаются хлебопашеством, имеют также бахчи и огороды, еще разводят сады, от коих имеют для продажи урюк, чернослив[350] (?), виноград и яблоки; еще сеют мак и хлопок. Из хлопка делают дабу и отправляют ее караванами в Кульчжу. Базар в Манасе большой, и торгуют там бойко.

Главный начальник Манаса прозывается амба. Он прислал к нам чиновника спросить, кто мы, куда и зачем идем. По совету отца, мы сказались кэмчуками; а кто такие эти кэмчуки, и сами того не знали; а знали только, что где-то далеко в Китае живут сходственные с киргизами кэмчуки; того ради, для сходства, стало быть, все коротко остриглись. Амба нам поверил, и препятствия к поиску свободных земель не учинил.

Из Манаса через три дня пришли в город Санжу (Чан-цзи), поменьше Манаса. В садах его растут, между прочим, деревья с листьями величиной с ладонь, выходящими прямо из ствола, один возле другого. Деревья – высокие и имеющие кору, как у нашей осины (?). Занятия жителей здесь такие же, как и в Манасе.