Второй пол - Симона де Бовуар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта противоречивость, двойственность проявляется и в том, как женщина воспринимает собственное тело. Для нее это бремя: оно подвержено родовым мукам, ежемесячным кровотечениям, и поэтому оно воспринимается ею не как надежный инструмент для взаимодействия с миром, а как некая данность; оно не гарантирует бесспорного наслаждения, оно подвержено страданиям и раздирающим болям; оно таит в себе угрозы: женщина «нутром» своим ощущает себя постоянно в опасности. Это тело подвержено «истерике», поскольку его эндокринная система тесно связана с симпатической нервной системой, которая направляет работу мускулов и внутренних органов; это тело выражает даже те реакции женщины, за которые она не хочет нести ответственность: в рыданиях, конвульсиях, рвотных движениях тело не подчиняется ей, оно ее предает; оно выдает ее самую сокровенную правду, правду, которой женщина стесняется, которую она хотела бы утаить. А с другой стороны, тело женщины – это ее восхитительный двойник, ее прелестное «я», созерцаемое со стороны; зеркало отражает его во всем его блеске; оно – обещание счастья, произведение искусства, живая статуя; она его лепит, украшает, выставляет напоказ. Когда она улыбается себе в зеркале, она забывает, что плоть ее переменчива, непостоянна; в любовных объятиях, в ожидании материнства этот облик исчезает, разрушается. Однако нередко, размышляя о себе, она воображает сцены со своим участием и поражается тому, что их героиня – она и это ее плоть.
Природа наградила женщину двумя симметричными ликами: она – хранительница очага и она же – существо, полное мистических чувств и склонное к их излиянию. Став домохозяйкой, матерью, женщина отказывается от вылазок в поля и леса, им она предпочитает спокойную работу в саду, в огороде, она с любовью выращивает цветы и расставляет их в вазы; между тем ее не перестали приводить в восторг свет луны и заход солнца. В земной флоре и фауне она видит прежде всего пищу и украшения, а ведь в них течет еще и живительный сок, энергия, название которым великодушие и магия. Оказывается, Жизнь – не только имманентность и повторяемость, это еще и ослепительный источник света; в цветущих лугах она проявляется как красота. Женщина связана с природой своей способностью к плодородию, но, помимо этого, женщина ощущает еще и другое – одушевляющее ее дыхание природы, или сам дух природы. И тогда, когда она чувствует себя неудовлетворенной или несостоявшейся, несовершенной, как еще не достигшая зрелости девушка, ее душа также устремляется по бесконечно простирающимся дорогам к дальним горизонтам. Закабаленная мужем, детьми, семьей, домашним очагом, она испытывает пьянящее чувство свободы, очутившись одна, сама с собой на склоне холма, окруженная природой; здесь она не супруга, не мать, не домохозяйка, она – человек; она созерцает мир и покой и понимает, что она – существо, наделенное сознанием и безграничной свободой. Перед тайной воды, перед устремленными к небу вершинами мужское превосходство тускнеет; когда она пересекает поросшие вереском поляны, погружает руки в речную воду, она живет для себя, а не для кого-то. Женщина, сумевшая сохранить независимость вопреки своему рабству, и в самой Природе будет пылко любить собственную свободу. Ну а кто-то найдет в ней лишь предлог для восторгов; у других сумерки вызовут опасение схватить насморк или упасть в обморок.
Эта двойная принадлежность, с одной стороны, плотскому миру, а с другой – миру «поэтическому» предопределяет то метафизическое состояние, а проще говоря, ту мудрость, которую с годами обретает женщина. Она стремится совместить жизнь и трансценденцию; это значит, что она не признает картезианство и все родственные ему учения; она разделяет постулаты натурализма, близкого к учению стоиков или неоплатонизму XVI века: неудивительно, что женщины во главе с Маргаритой Наваррской привязаны к столь материальной и одновременно столь духовной философии. Разделяя социальные установки манихейства, женщина испытывает глубокую потребность быть оптимисткой в онтологическом плане: нравственные принципы деятельности ей не подходят, поскольку ей не дают действовать; она покоряется данности, а значит, эта данность должна быть благом; но то благо, которое, как у Спинозы, познается разумом или, как у Лейбница, расчетом, не способно затронуть ее. Она признает такое благо, которое было бы гармонией всего живущего и в котором она нашла бы себе место просто потому, что тоже живет. Понятие гармонии – один из ключей к женскому миру: оно предполагает совершенствование без движения, непосредственное объяснение смысла каждого элемента через смысл целого и пассивное участие этого элемента во всем сущем. В гармоничном мире женщина достигает, таким образом, того же, что ищет мужчина в деятельности, она внедряется в мир, она востребована им, она участвует в творении Добра. Откровением для женщины становятся те мгновения, в которые она обнаруживает свое созвучие с реальностью и остается в мире сама собой: это моменты лучезарного счастья, их описывает В. Вульф в «Миссис Дэллоуэй» или в «На маяк»; это счастье, пережитое героинями К. Мэнсфилд, оно служит для них высшей наградой. Радость как порыв свободы предназначена мужчинам, тогда как женщина испытывает ощущение радостной полноты бытия[438]. Понятно, что состояние душевного покоя приобретает в глазах женщины высокую значимость; как правило, она живет в напряжении, отказывая себе во многом, на нее сыплются упреки, от нее постоянно чего-то требуют; и нельзя ее корить за желание насладиться дивными послеполуденными часами или ласковым вечером. Однако искать в этом жизненное определение, толкование души, сокрытой от мира, – чистая иллюзия. Добро не явлено миру, в этом мире нет и гармонии, и ни одному индивиду не уготовано в нем нужное место, его место.
Есть одно оправдание и высшая компенсация, которой общество всегда старалось оделить женщину: это религия. Для женщин необходима религия, как необходима она для простого народа, и ровно по тем же причинам: когда какой-либо пол или класс обрекают на имманентность, взамен следует предложить мираж трансцендентности. Мужчине выгодно утверждать, что Господь возложил на него и миссию правления миром, и составление необходимых для этого законов; и поскольку в обществе мужчина осуществляет верховную власть над женщиной, очень хорошо и удобно, чтобы она считала, что такова воля Всевышнего. Между прочим, у евреев, магометан, христиан мужчина – хозяин по Божественному предписанию: страх перед Богом у любой отобьет охоту к бунту. Ставка делается на ее легковерность. К мужскому миру женщина испытывает уважение и доверие: Отец Небесный едва ли кажется ей более недосягаемым, чем иной министр, а тайна бытия едва ли превосходит загадку работы электростанций. А главная причина, способствующая столь охотному погружению в религию, состоит в том, что женщина испытывает в ней глубокую потребность. К современному уровню развития цивилизации, когда даже на долю женщины приходится некая степень свободы, религия предстает не столько как орудие принуждения, сколько как средство мистификации. Ныне во имя Бога от женщины все реже требуют признавать себя слабой, низшей, зависимой, скорее она должна верить, что благодаря Ему она может стать равной мужчине – своему сюзерену; таким образом, с помощью обещания преодолеть несправедливость пресекается всякая попытка к бунту. Уже не скажешь, что женщина незаконно лишена своей трансцендентности; ее имманентность предназначается Богу; ведь заслуги человека измеряются только на небесах, а не на земле; здесь, на земле, по высказыванию Достоевского, существуют лишь разные занятия: чистить обувь или строить мост – та же тщета; все преходяще, и этим одним махом, уничтожаемым социальным неравенством, восстанавливается равенство полов. Вот почему девочка и девушка погружаются в набожность с куда большим пылом, чем их братья; взгляд Божий, усиливая трансцендентность мальчика, подавляет его: он навсегда останется ребенком под Его мощным покровительством; это более радикальная кастрация, чем та, что грозит ему со стороны отца. А женщина – «вечное дитя» – во взгляде Господа находит спасение, он преображает ее в сестру ангелов; Господь упраздняет привилегию пениса. Искренняя вера очень помогает девочке избавиться от комплекса неполноценности: она ни самец, ни самка, она создание Бога. Этим объясняется, что многие великие святые среди женщин прославились неженской твердостью: святая Бригитта, святая Екатерина Сиенская с полным правом претендовали на правление миром; они совершенно не признавали мужского превосходства; Екатерина очень успешно и даже жестко управляла своими духовниками; Жанна д’Арк, святая Тереза проявили такое мужество, такую отвагу, какие не смог превзойти ни один мужчина. Церковь настаивает, что Господь против того, чтобы женщина уклонялась от опеки мужчин; именно в руки мужчин она вложила страшные орудия власти: отказ в отпущении грехов, отлучение от Церкви, предание анафеме; Жанна д’Арк, упорствовавшая в своих видениях, была сожжена. И все-таки женщина, покорившаяся по воле Божией мужским законам, именно в Боге находит главную опору, восставая против мужчин. Таинства опровергают мужскую логику; мужская гордыня объявляется грехом, а их деятельность не только абсурдна, но и чревата виной: зачем заново перестраивать мир, если таким его создал сам Бог? Пассивность, к которой предрасположены женщины, освящена Церковью. Перебирая четки где-нибудь в углу у огня, женщина чувствует себя куда ближе к небесам, чем ее муж, бегающий по политическим собраниям. Нет нужды что-то делать для спасения души, достаточно жить в повиновении. Синтез жизни и духа совершенен: мать не только производит плоть – она дарует Богу душу; это несравненно более возвышенно, чем проникновение в тайны атома. При пособничестве Отца Небесного женщина может открыто требовать от мужчины прославления своей женственности.