Любовь без мандата - Юрий Поляков

– Отличный материал про внука, зарезавшего бабушку. Поздравляю, Феликс Игоревич! – Гена бросил лучик благосклонности на Ампелонова.

В своем счастливом голубом супружестве тот являлся как бы дамой, но писал на удивление жестко, даже грубо, по-мужски.

– Спасибо, – зарделся Ампелонов.

– Но концовочку подшлифуйте.

– Хорошо.

…И Бунтмана не уволишь: единственный человек в редакции, умеющий писать фельетоны. Лысый, как Брюс Уиллис, Гугенотов в прошлом году женился на практикантке, бросил семью и взял ипотеку. Если останется без зарплаты, квартиру отберут, а молодая жена сбежит. Она уже два раза не ночевала дома, о чем страдалец поведал всем, заодно выспрашивая, как удержать в постели юную супругу, оказавшуюся ненасытной, будто электромясорубка. Паровозова уже выгоняли за пьянство. Получив выходное пособие, он поил редакцию три дня, а потом повесился в туалете на канализационной трубе. Хорошо, коммуникации в «Салюте» старинные, гнилая чугунина лопнула, дерьмо хлынуло вниз, на китайский трикотаж – едва откупились. Пришлось восстановить бедолагу на работе, чтобы не удавился по-настоящему. Кстати, Гена был уверен: «Паровозов» – тоже псевдоним, взятый, как бывает, в дурной молодости, а потом намертво прилипший вроде: Бермудова, Гугенотова, Надина, Расторопшиной, Помидорова… Ага, вот Помидорова-то и надо гнать. Ишь ты, цаца! Дедушка в Свирьстрое лютовал, а внучек но парижам разъезжает, лекции читает – с «долгим эхом ГУЛАГа» борется. Русский народ у него, видите ли, во всем виноват. А про деда-душегуба ни гу-гу. Гнать! Ну вот, двое уже есть. Достаточно, чтобы поговорить с Заходыркой и смягчить ссору. А у Паровозова, кстати, фамилия оказалась настоящая, родовая. Крепостной предок строил первую чугунку и, воротившись в свою деревню, с таким жаром рассказывал землякам о паровой телеге, которая сама по себе, шипя и свистя, едет по рельсам, что получил прозвище «Паровоз», а его потомки стали Паровозовыми. Надо бы турнуть и Дормидошина. Работает, как полупарализованный. Жена вышибла его из дому, узнав про шашни с Телицыной, однако время от времени валькирией налетает в редакцию, скандалит, грозит отрезать неверному уши и все остальное садовыми ножницами. Такой исход исключать нельзя: она как-никак цветовод-любитель, дипломант конкурса «Евророза».

– Геннадий Павлович, а в следующий номер вашу статью планировать? – спросил замответсека Фурин.

Он служил в «Мымре» с самого основания, был утомительно старомоден и предобморочно боязлив, обращался на «вы» даже к малахольному охраннику Жене, никогда не пользовался мобильником, к компьютеру не знал с какой стороны подойти, но именно на нем и держалась вся верстка.

– Какую еще статью? – похолодел Гена.

– В-вашу…

– Кто вам сказал?! – взревел Скорятин, метнув правым глазом молнию в Жору, а левым – в Сун Цзы Ло.

– Инна Викторовна, – бледнея, прошептал Фурин: больше всего на свете он боялся инсульта и пенсии.

– За газету пока еще отвечаю я, а Заходырка отвечает за то, чтобы туалетная бумага в сортире была. Жопу вытереть нечем! – побагровел главный редактор. – Вы мне лучше скажите, где шестая полоса?

– В работе…

– А должна быть на гвоздике! Почему нет?

– Снимали «Мумию». – Ветеран «Мымры» стал цвета кладбищенского алебастра.

– А теперь что?

– Сокращают «Гимн понаехавшим».

– Кто сокращает?

– Я… – кротко глянула Расторопшина, готовая безотказно принять любую кару, как некогда приняла в себя пьяное вторжение начальника.

– Поскорее… – поморщился он, помня о волосках вокруг ее сосков. – Что у нас там еще по номеру?

– Если сократим Королева, дырка на шестой полосе вылезет, – сообщил Жора.

– Большая?

– Тысячи три знаков.

– Как раз под некролог. Никто не помер?

– Говорят, Васильев плох…

– Допустим. А пока – что предлагаете из загона?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Жора. – У отдела культуры вроде что-то было…

– О чем?

– О потопе… – пролепетала Телицына. – Самотеком пришел.

– Потоп самотеком? Смешно. О чем там – в двух словах?

– Библейский потоп вроде как у нас в России был… – Женщина от ужаса схватилась за выпирающий углом живот.

– Где у нас? – уточнил Скорятин и подумал: «Наверное, будет мальчик».

– На Волге.

– Конкретнее.

– В Тихославле.

– Где-е?

– В Тихославле, – задрожала Телицына и с надеждой посмотрела на сонного Дормидошина.

– Срочно материал мне на стол!

– Понимаете… так получилось…

– Что получилось?

– Он затерялся.

– Найти! Кто автор, не запомнили?

– Нет…

– Фамилия мужская или женская?

– Мужская, но смешная…

– В каком смысле?

– Редкая.

– Колобков?

– Колобков… – помертвела Телицына, а коллектив посмотрел на шефа, как на Вольфа Мессинга.

– Мне на стол! Немедленно! Или ищите себе место!

– Да, конечно…

– Все свободны.

Ошалевший народ хлынул из кабинета, обсуждая телепатический дар босса. Остался только Жора и доверительно шепнул:

– Звонили из «Пилигрима»: есть две горящие путевки в Египет. Даром. По бартеру. Вылетать послезавтра.

– Подумаю.

– Заходырка перед планеркой вызывала к себе Сун Цзы Ло.

– Долго говорили?

– Полчаса.

– Кто еще про мою статью знает?

– Почти все.

– Херово.

– По рюмахе?

– Потом. Иди!

Дочкин вышел, а Гена горько замечтался. Послать всех и, никому ничего не объясняя, улететь с Алисой в Египет. Пусть бесятся Марина и Заходырка, пусть удивленно шушукаются сотрудники, пусть трезвонит взбешенный Кошмарик: «Где статья?!» Где, где? В Караганде! К черту всех! Солнце, море и любимая женщина рядом – вот он, рай!

А вдруг после смерти выяснится, что рай – это и есть бесконечный океанский пляж: на крупный белый песок мерно набегают легкие волны, настолько прозрачные, что можно сосчитать чешуйки на рыбьих спинках. Сколько хватает глаз, у воды блаженствуют нагие, юные, прекрасные люди. Их много, тысячи, миллионы, миллиарды… Одни купаются, другие загорают, третьи, проголодавшись, уходят в ближнюю рощу, срывают с веток и едят невиданные сочные плоды. А насытившись и воспылав, там же, под деревьями, прихотливо любят друг друга, содрогаясь в траве. И можно часами, днями, годами, веками идти берегом по щиколотку в теплой воде, смотреть по сторонам, узнавать знакомцев по земной жизни, разговаривать, смеяться, пить за встречу райское вино, терпкое, веселое, но не оставляющее тени похмелья. И снова брести по бесконечному песку, ловя обрывки разговоров и понимая всех, потому что там, у них, изъясняются на всеобщем языке, который ты, оказывается, знал в земной жизни, но никогда за ненадобностью им не пользовался. Чем дальше по берегу, тем удивительней встречные люди, они похожи на старомодных актеров из немых фильмов. Вместо длинноногих худышек с силиконовыми дарами, как у Заходырки, в волнах плещутся пухлые наяды вроде толстенькой Айседоры Дункан. Наверное, в раю человек просыпается в лучшей своей поре, в расцвете, в плотской роскоши. Нет-нет, иначе: он получает такое тело, о каком грезил перед зеркалом, страдая от несовершенства. Но в таком случае как узнать в сонме мечтательной наготы знакомых, близких, любимых, взаимно или безответно? А никого не надо узнавать. Надо просто идти по безначальному и бесконечному лукоморью, радоваться солнцу, жизни и вечности…