Дин Рид: трагедия красного ковбоя - Федор Раззаков

Осенью 1979 года Дин узнал из англоязычной прессы, что Леннон вновь собрался вернуться к активной творческой и политической жизни. Газеты писали, что бывший битл в студии звукозаписи приступил к репетициям, а потом и к записи нового альбома. А чуть позже Леннон стал раздавать интервью, из которых явствовало, что его гражданская позиция ничуть не изменилась – он по-прежнему был радикалом в своих политических воззрениях. Так, он заявил, что собирается часть сборов от своего нового альбома передать в пользу неимущих, а также объявил, что примет участие в демонстрации рабочих-иммигрантов, требовавших равной оплаты труда.

Но Дина особенно поразили не эти заявления Леннона, а другие: где он назвал Пентагон «гигантским публичным домом агрессии», а генералов, одержимых манией «советской угрозы», заурядными «вышибалами, которым платит военно-промышленный комплекс». На фоне той антисоветской истерии, которая бушевала в США в связи со вторжением советских войск в Афганистан, подобные заявления можно было смело назвать гражданским подвигом. Всем своим поведением Леннон ясно давал понять, что те люди, кто пять лет назад списали его со счетов, явно поторопились. Леннон явно хотел вновь вернуться в активное творчество и политику, но предательские пули поставили крест на этих мечтах.

Практически сразу весь мир узнал имя того, кто разрядил револьвер в Джона Леннона, – 25-летний уроженец Атланты, бывший битломан и член «Ассоциации молодых христиан» Марк Чэпмен. Газеты писали, что он убил Леннона по причинам сугубо личным – дескать, хотел таким образом прославиться, однако Дин считал иначе. Он вспомнил свою встречу четырехлетней давности с сотрудниками «Штази», когда ему показали фотокопию документа ЦРУ об операции «Хаос», которая была направлена против участников антивоенного движения. В этом списке фигурировало и имя Леннона. Поэтому Дин имел все основания полагать, что смерть экс-битла могла быть отнюдь не случайной. Слишком подозрительно все было: как только Леннон вновь заявил о своем возвращении из затворничества и стал раздавать политически острые интервью, как тут же объявился киллер.

Читая комментарии западных газет об этой трагедии, Дин ловил себя на мысли, что журналисты лукавят. Они писали о Чэпмене как об убийце-одиночке, этаком исключении из общего правила. На самом деле это преступление для той же Америки было вполне закономерным – насилие там было возведено в абсолют. А убийство Леннона с особой очевидностью высветило новую проблему, встававшую во весь рост в капиталистическом обществе: что для маньяков, будь они одиночки или агенты спецслужб, уже не осталось ничего святого – они готовы убивать даже национальных кумиров. И чуть позже, давая интервью советским газетам, Дин озвучил эти мысли следующим образом: «Буржуазная пресса очень много писала об убийстве Джона Леннона. Это, конечно, трагедия, но та же буржуазная статистика предпочитает умалчивать о том, что лишь за один прошлый год на улицах Нью-Йорка было убито 1800 человек, подавляющее большинство которых чернокожие или цветные. Это настоящая война».

Не оставлял своим вниманием Дин и Польшу, где, как мы помним, обстановка была крайне тревожной. Несмотря на то что волна забастовок там сошла на нет, оппозиция в лице профобъединения «Солидарность» не собиралась успокаиваться. Судя по всему, она просто накапливала силы для нового броска. А пока 16 декабря 1980 года в Гданьске был торжественно открыт памятник жертвам коммунистического режима. Три гигантских стальных креста, украшенных якорями, символизировали жертвы рабочих волнений 1956, 1970 и 1976 годов. На этом открытии присутствовали тысячи людей, причем приехали туда и руководители ПОРП.

Западные газеты много писали об этом событии, и Дин, в отличие от большинства жителей ГДР, имел возможность узнать о нем из первых уст. Из этих публикаций явствовало, что одним из участников этого мероприятия был популярный польский киноактер Даниэль Ольбрыхский. Нельзя сказать, что известие об этом сильно удивило Дина.

Он знал Ольбрыхского вот уже несколько лет – они встречались на Московских кинофестивалях. Дин также был осведомлен о том, что этот поляк откровенно недолюбливает его, считая кремлевским прихвостнем. Однажды Ольбрыхский даже демонстративно отказался здороваться с Дином, а тогдашней любовнице Дина Эве Киви вслух заметил: «Бросай ты этого коммуняку». Вот почему, прочитав в одной из заметок о том, как Ольбрыхский участвовал в открытии памятника жертвам коммунистического режима и в свете прожекторов читал имена погибших, Дин нисколько не удивился этому. Он удивился другому: почему же этот человек все эти годы исправно ездил в Москву и получал из рук советских чиновников самые высокие кинематографические награды? (Последней такой наградой стал приз за роль в фильме «Земля обетованная» на МКФ в 1977 году.) Почему он охотно раздавал интервью советским газетам и журналам, хотя мог бы от этого отказаться, дабы не сотрудничать с ненавистным для него коммунистическим режимом, повинным, как он считал, в гибели его соотечественников в 56-м, 70-м и 76-м годах? Эту мимикрию Дин понять никак не мог. Кстати, после 1980 года фамилия Даниэля Ольбрыхского навсегда исчезнет из всех советских изданий и вернется туда только в годы перестройки. Но Дин этого уже не застанет.

Тем временем конец 80-го запомнился Дину тем, что внес существенные коррективы в его личную жизнь. Вот уже три года он был свободен от брачных уз, предпочитая официальной регистрации кратковременные романы как в ГДР, так и в местах, куда его забрасывала гастрольная деятельность. Однако мимолетные увлечения были удобны с точки зрения смены впечатлений, но негативно сказывались на имидже Дина. Ему нужна была жена, хозяйка его дома, которая могла бы не только заботиться о нем, но и служить неким приложением к его славе популярного артиста и борца за мир. Поэтому в этом качестве должна была выступать женщина не только искушенная по части жизненного опыта, но и известная. Такой женщиной суждено было стать актрисе Ренате Блюме.

Как мы помним, с Ренатой Дин познакомился в 1974 году во время совместной работы над фильмом «Кит и К». Однако тогда они были просто партнерами по съемочной площадке, хотя и играли влюбленных друг в друга героев. Вполне вероятно, что их тогдашнему более тесному сближению помешало то, что Дин в ту пору был счастливо женат на Вибке, а у Ренаты только-только начался роман с Гойко Митичем. В течение последующих лет Дин и Рената несколько раз пересекались по служебным делам, но это опять были чисто деловые отношения. Так длилось до конца 1980 года.

Что тогда произошло с Дином и почему он вдруг начал активно ухаживать за Ренатой, объяснить трудно. Списать все на его романтическую натуру было бы неверно: ему к тому времени уже перевалило за сорок. Скорее всего, это был голый расчет: он устал жить холостяком, а Блюме была самой подходящей кандидатурой из всех тех, кого Дин не только знал в ГДР, но и кому симпатизировал. К тому же у нее отец был влиятельным функционером на студии «ДЕФА», и это сулило Дину хорошие перспективы по части творчества.

Как утверждает сама Рената, ухаживания Дина за ней начались неожиданно. Это случилось зимой, когда она с сыном от первого брака Александром ехала в отпуск, а Дин остановил их на автобане и привез им теплый молочный коктейль. А потом, аккурат накануне нового, 1981 года, Дин без приглашения появился в доме Ренаты. По его словам: «Дома были ее родители. Должен признаться, что в свой первый визит я произвел большее впечатление на них, нежели на Ренату! Но после этого мы стали встречаться так часто, как нам позволяло время. Я все лучше и лучше узнавал Ренату и полюбил ее. Это была любовь, которая объединила в едином союзе мое сердце и чувства с моими мыслями и разумом. Нет, это не была влюбленность, которая может на какое-то время ослепить человека. Это было растущее чувство любви, возникающее по мере того, как все ближе узнаешь любимого человека и все больше проникаешься уважением к нему. Никогда в своей жизни я не встречал такой красивой и такой талантливой женщины, которая была бы и хорошей матерью, и хорошим другом. Я никогда не встречал такой знаменитой женщины, которая была бы столь скромна, столь застенчива в повседневной жизни. Рената прекрасна не только потому, что прекрасен ее облик, – у нее красивая душа…»