Источник - Джеймс Миченер

Он рванулся вперед, надеясь, что его отряд вот-вот выберется из этих болотистых мест, и, когда деревья, эти угрожающие символы чужой и незнакомой земли, стали смыкаться перед ним, он пообещал себе: если мы одержим победу над этой землей, я тут же прикажу все их вырубить. Человеку нужны открытые пространства. И снова он затосковал о пустыне, где человек видит все и перед собой, и сзади.

– В этом мире есть только два стоящих дерева, – пробормотал он про себя. – Оливки и финиковые пальмы. – Деревья его подавляли, и, когда из их крон выпархивали птицы, пугая лошадей и удивляя всадников, это было еще одним доводом в пользу их уничтожения. – Сегодня я хочу спать там, где нет деревьев, – дал он указание своему лейтенанту, когда они остановились, чтобы дать отдых верблюдам. Эти неторопливые и медлительные животные, напившись утром в Табарии, смотрели на болотную воду с отвращением, но лошади пили ее, испуганно вздрагивая, когда мимо них прыгали лягушки.

«Ла иль аль Аллах, – тихо повторял про себя Абд Умар, прикидывая, как им пересечь болото. – Нет Бога, кроме Аллаха». Таково было поучение Магомета, восхищавшее Абд Умара, столь же поэтичное, сколь и мудрое, и оно воплощало в себе все, во что ныне верил Абд Умар. И, двигаясь вдоль последнего участка раскинувшегося болота, он автоматически повторял эту формулу, не сомневаясь, что она защитит его от всех опасностей леса. Это было что-то вроде гипноза, когда, постоянно думая о словах Магомета, он вел своих людей вдоль последнего изгиба тропы к тому месту, где кончается темная болотная топь, где нет больше ни змей, ни лягушек; наконец он увидел перед собой твердую землю, откуда открывался путь к Макору, и мятущиеся мысли, которые посещали его во время перехода через болото, обрели твердую форму.

Как и для большинства ранних последователей Магомета, религия Пророка была для Абд Умара всего лишь истолкованием его личного общения с Магометом – никто не мог приблизиться к этому харизматическому вождю, слуге Бога, без того, чтобы признать его главенство, – но было и много рассуждений на тему, что будет, когда он умрет; и Абд Умар был среди тех, кто считал, что движение рухнет. Он никогда не мог забыть тот мрачный день, когда Пророк в самом деле скончался. Он плакал, как ребенок, поскольку его мир рассыпался в прах, но старый Абу Бакр вышел из погребального шатра, принеся с собой слова, которые позволили жизни продолжиться:

– Те из вас, кто почитали Магомета, должны знать, что он мертв, как и любой человек, но те из вас, кто почитали Бога, знают, что он живет вечно.

И эта вера в неизменность существования Бога дала таким арабам, как Абд Умар, силу идти вперед.

– Я никогда не вернусь в пустыню, – шептал он, покидая болото. – Сегодня мы возьмем Макор, а немного погодя Акку, а там я возьму корабль и поплыву к островам и королевствам… я, который никогда не видел моря.

Он видел перед собой лишь общие очертания той великой задачи, в которую был вовлечен: распространение арабской религии по всему миру. Прощаясь с болотом, которое пугало его верблюдов и лошадей, он в той же мере прощался и с пустыней, где его кони и верблюды уверенно шли к бескрайним горизонтам.

– Я больше не увижу пустыни, – сказал он, смиряясь с решением Бога. – Ла иль аль Аллах, – произнес он, ибо, если Бог един и Он ведает всем, лучше всего соглашаться с Его приказами. Если Бог провел раба-полунегра через это опасное болото и меж деревьев, значит, у Него есть право указывать, куда рабу идти дальше.

«Увижу ли я когда-нибудь снова своих жен?» – подумал Абд Умар, видя перед мысленным взором тех женщин, которые с его детьми всегда оставались в Медине. Как и Магомет, он был женат на черной женщине из Эфиопии и любил ее, но под его защитой были и дочь Сулеймана, и сестра Халеда Йезда, воина. А вдруг они каким-то таинственным образом смогут последовать за ним через все моря – и босиком, с детьми, цепляющимися за их юбки, найти его в каком-нибудь неизвестном городе?

Впереди тянулась Дамасская дорога, и разведчики, которые, оседлав верблюдов, умчались вперед, закричали издали, что все в порядке. Как раз за этим лесистым холмом и должен лежать Макор. Тяжелый переход через болото прошел успешно, и бой, если ему вообще суждено быть, займет лишь несколько минут.

– Ла иль аль Аллах, – пробормотал Абд Умар, оседлывая своего верблюда и проверяя лошадей. Но, едва только ступив на эту самую древнюю из дорог, по которой в эти места всегда вторгались захватчики, и почувствовав под ногами ее плотность, он обрел уверенность и лишь бегло вспомнил пришедшее к нему озарение, что лежащие впереди далекие годы будут полны одиночества и пройдут в сражениях и битвах: «Когда мы возьмем город, я бы хотел найти красивую девушку-рабыню… или, может, молодую вдову». Эта запоздавшая мысль пришла к нему в голову потому, что Магомет сам имел одиннадцать жен, десять из которых были вдовами, но мало у кого в Аравии была более счастливая семейная жизнь, чем у Пророка.

Сгрудившись в обреченном Макоре, застыли в ожидании язычники, и даже самый глупый из них понимал, что пришествие ислама означает конец одного мира и начало нового. Кто были эти язычники, которые сопротивлялись и давлению иудаизма, и пылкому христианскому рвению таких миссионеров, как отец Эйсебиус? Часть из них входила в число огнепоклонников-персов, которые лет двадцать назад появились в Палестине, считая ее частью своей империи. Другие же, рабы, доставленные с верхнего течения Нила, оставались верны своему речному богу Серапису, а несколько самых стойких, чьи предки вели начало от пещерных людей, обитавших на этих каменистых нагорьях, хранили преданность Баалу.

Как ни трудно поверить, но эта горстка решительных мужчин и женщин, почитателей Баала, выдержала неустанный натиск доводов египтян, евреев, христиан и персов, не говоря уж об искушениях со стороны десятка других религиозных властей, включая Антиоха Эпифана и цезаря Августа, и осталась верна первобытному богу этой горы. И темными ночами равноденствия, и в то время, когда созревают оливки, эти стойкие язычники поднимались на гору за городом, где, как гласили смутные воспоминания, когда-то стоял монолит и где они поклонялись вечному богу Макора.

Когда византийцы поставили на горе солдат с приказом убивать любого язычника, явившегося, чтобы отдать дань поклонения Баалу, несгибаемые старые хананеи остались в городе, шепотом передавая друг другу самый древний и потаенный секрет поселения: отцам рассказывали их отцы, что прямо под алтарем большой базилики, надежно скрытый напластованиями земли, стоит вечный алтарь Баала, монолит черного камня, который существовал на этом месте, еще когда люди впервые пришли в Макор.

Так что язычники стали охотно посещать службы в базилике, слушая священников и отбивая поклоны алтарю куда чаще, чем того требовали христианские ритуалы. И конечно, когда солдат отвели с вершины горы и священники сообщили Константинополю, что почитателей Баала больше не существует, упрямые язычники снова по ночам поднимались на свою священную гору.

В чем был секрет такой удивительной долговечности? Должно быть, в том, что любой разумный человек, который жил в близком единении с природой, как люди Макора, всем сердцем верил, что силы, вызывающие дождь, громы и молнии, полны тайны, но нет ничего таинственного в том, как и почему разражаются войны, – сколько телесных сущностей у Иисуса Христа, как он высказывает свое повеление, может ли еврей в Шаббат пользоваться золотым зубом, – нет никаких тайн, ибо истоки их сугубо земные. Весной, когда на ветвях начинали набухать молодые почки, когда некоторые из них распускались листьями, а другие расцветали соцветиями и завязывались будущими плодами, даже последний дурак в Макоре убеждался, что под ногами у него полно тайн, и ему не надо было обращаться ни к раввину, ни к священнику, дабы они растолковали ему основную загадку бытия. Наверно, проще всего было возложить эту тайну на Баала, который лежал, скрытый землей под христианским алтарем, ибо не могло быть случайностью, что священнослужители базилики выбрали именно это место, дабы водрузить на нем сердце своего святилища. Это Баал в своей древней мудрости привел их сюда.