Ты как девочка - Елена Колина

На самом деле нормально. Тебя раскладывают по полочкам, разглядывают, понимают, относят к определенному типу, и при этом ты нравишься.

Если все еще не вполне понятно, почему Клара была очарована Карлом, кроме возможности для Клары вырваться из детской рутины, то вот: они с Карлом разыгрывали многодневный детектив «убийство в подъезде», подкидывая друг другу улики в почтовые ящики. Разговаривали о Платоне и Аристотеле.

А кроме того, что Карл – невозможно круто – писатель, кроме ее взрослости, интеллекта, стремления, как говорила любимая Карлом Зинаида Гиппиус – «интересно говорить об интересном», было еще одно – покурить.

Карл курила, и Клара, как только перестала кормить Мурочку, немедленно тоже стала курить. Это прибавило генеральных смыслов в тайные и явные визиты к Карлу: покурить – это не просто заскочить по дороге, покурить – это заскочить по важному делу.

И еще одно, важное, чем Карл привлекала Клару: она умела сделать человека интересным самому себе. К примеру, она вовсе не считала незначащей мелочью Кларино еврейство, которое самой Кларе было в высшей степени безразлично. «Евреи единственная нация, которая мыслит без предрассудков, поэтому – Фрейд, Эйнштейн… Ты должна использовать свой способ мыслить по полной программе», – сказала Карл. Клара польщенно задумалась: каков же ее способ мыслить и как это использовать?

Ну, и еще одно (если все еще мало): с Карлом было весело.

Она могла заметить, что некий аргумент в текущей беседе уже приводили: «Ну вот, по деревне мы проходим в девяносто пятый раз, неужели ж нам, ребята, так никто… не даст?» Или на чей-то слишком сложный пассаж насмешливо сказать: «Ага, конечно, потому что для красы я сняла с себя трусы». Клара, в душе задохнувшаяся от смущения, поинтересовалась, откуда у нее обширная коллекция такой прелести, Карл хмыкнула: «Вот есть. Я писатель, у меня все есть, и мне все надо».

Проще было скрыть от родителей, что они с Карлом чуть не потеряли ребенка, но Клара рассказала. Хотела переложить на родителей часть своего стресса, чтобы самой досталось поменьше. Мама побледнела, папа схватился за голову, оба наперегонки бросились к Мурочке.

– Клару нужно наказать, – прижимая к себе чудом спасшуюся Мурочку, сказала Берта.

– Хочешь, я ее выпорю? – предложил профессор Горячев, и Мура, представив, что ее маму могут выпороть, заливисто засмеялась.

– Мура хочет всегда быть в центре внимания, даже себе в ущерб: ведь ей было страшно потеряться. Но она ушла, чтобы оказаться в центре внимания, – вздохнула Берта. – Вот дрянцо… Вот кого надо выпороть… У Муры, кажется, есть отец? Вот пусть отец и выпорет.

Мура перестала смеяться и скрылась по своим делам под стол. Ее, как известно, часто грозились отшлепать: в те времена никто не посчитал бы, что отшлепать Муру – это что-то особенное. Честно говоря, Мура и сама чувствовала, что шлепок ей бы не повредил.

– Будем снисходительны: некоторым так хочется быть в центре внимания, что невозможно терпеть, – сказал Горячев, – это часто бывает у девочек. Да и у бабушек тоже.

– Это я бабушка?! – вскричала Берта. – Ну хорошо, я бабушка, мне больше ничего не нужно, только покой и сигареты… А где, кстати, Стасик? Я приготовила его любимое – яйцо с крабовой палочкой.

Берта очень хорошо относилась к зятю: Клара гораздо умней Стасика, но он неплохой мальчик. К тому же редко кому везет, как повезло ей, – она может для порядка ругать мужа, но знает, что профессор Горячев умнейший человек… Но ведь не всем так везет, не всем! Стасик неплохой, даже хороший мальчик, любит Клару… Свою приязнь к зятю Берта выражала тем, что всегда держала в холодильнике вареное яйцо и крабовые палочки. Приготовить любимое Стасиково блюдо означало положить на тарелку яйцо и крабовую палочку. Почему-то она решила, что он это любит, и, раз решив, стойко держалась яйца и крабовой палочки.

Клара немного подумала, стоит ли сейчас объявить, что маме не нужно больше готовить яйцо с крабовой палочкой, потому что они со Стасиком разводятся. Решила, что не стоит: она уже расстроила всех тем, что Мура потерялась. Два плохих известия в один день слишком много.

Потом подумала: вот же Мура, сидит под столом, – скатерть вниз стащила, конфеты по полу раскидала, сахар из сахарницы высыпала, – вот она, Мура, сидит под столом и радуется. Значит, можно сказать.

Начать нужно как положено – «не волнуйтесь, ничего страшного не случилось», – чтобы у всех сердце ушло в пятки. При таком начале любое известие может из страшного стать приемлемым.

– Не волнуйтесь, ничего не…

– Что?! Мурочка заболела? Ты заболела? Что с тобой? Где у тебя болит?! Я так и знала!..

Берта жила в ожидании плохого, беда всегда шуршала у нее за плечами.

– Все нормально. Мы разводимся.

– «Не волнуйтесь, ничего не случилось»? Вы разводитесь?.. Это, по-твоему, ничего? – возмутился Горячев.

– Что ты сделала?.. Он от тебя уходит… – слабо сказала Берта.

Заметьте, Берта не спросила «почему?» или «что случилось?». Такие вопросы подразумевают наличие некой причины, а также возможную общую вину Клары и Стасика. Нет! Берта спросила: «Что ты сделала?»

На самом деле по реакции Берты мы можем составить представление не только о ее собственных взглядах, но и о состоянии умов в обществе в целом. Виновата могла быть лишь Клара – и Стасик больше не хочет держать ее в женах, бросит, как ненужную вещь. Именно такой был подтекст: всегда виновата женщина. В частности, у Берты всегда виноваты она сама и ее дочь Клара. Мужчина, могущественный, всесильный, Тот, Кто Все Решает, хочет выгнать недостойную жену. Значит, есть за что. Ну и взгляды, прямо архаика.

– Почему я, почему я?! Я ничего не сделала! – оскорбленно закричала Клара.

Берта не сказала свое вечное «Молчать! Слушать меня!» – а горестно выдохнула: «А как же Мурочку вырастить?». Как будто у нее не муж-профессор, как будто Мурочку им теперь не вырастить. Не купить ей курточку, «Азбуку» и колпачок…

– Могу я поинтересоваться, что случилось? Разве логично выйти замуж, родить ребенка и разводиться? Нелогично. Только неряшливый ум может принимать решения вне логики, – холодно сказал Горячев. Он тоже был уверен, что виновата Клара.

– Кажется, разводы разрешены, кажется, не только я развожусь, кажется, разводов довольно много…

Конечно, разводы были разрешены, разводов было довольно много… Так, да не так. Разводы, внебрачные дети вроде бы часто случались, но для каждой семьи это была и драма, и стыд, брызги грязи на белоснежном платье. Поэтому первое, что они сделали, это поссорились – каждый с каждым и каждый со всеми, – и пришли к выводу, что Кларина жизнь кончена, и их заодно.