1000 лет радостей и печалей - Ай Вэйвэй

странно, что теперь он чистит их для других. Такой взгляд на мир отражал его терпимость, щедрость духа и приверженность идее равенства. Он презирал суеверия, запугивания и жестокость в любой форме и, никогда не предавая принципов честности и достоинства, умел приспосабливаться к обстоятельствам. Должен признать, что мне далеко до такой выдержки.

В Яньане, двадцати шестью годами ранее, отец жил в изоляции иного рода. Город с трех сторон окружали горы — Фэнхуан, Баота и Цинлян, а три соединенных друг с другом ущелья тянулись на запад, восток и юг. Какой бы дорогой он ни пошел из своей пещеры, до штаб-квартиры Всекитайской ассоциации работников литературы и искусства по отпору врагу идти было долго, так что он не выходил из дома без серьезной причины. Курьеры приносили ему почту и забирали письма. Бумаги не хватало, так что отец клеил конверты из старых газет с полоской бумаги сверху для имени и адреса.

В 1941 году в культурных кругах Яньаня все еще преобладала расслабленная атмосфера, и, хотя материальных благ не хватало, интеллектуалы (особенно такого статуса, как у Ай Цина) имели определенные привилегии. Отцу выдали форму 8-й армии и зимний ватник, и каждый месяц он получал небольшую стипендию. Еда, лекарства и кипяченая вода были бесплатными. Солдат приносил еду в пещеру отца из центральной кухни, а после он же уносил пустую миску обратно. В апреле 1942 года у отца с Вэй Ин родился еще один ребенок, первый из тех четырех, кто выжил. Это была дочь, и назвали ее Ай Цинмин. Жене и ребенку продовольственный паек не полагался, так что они питались в общей столовой.

В июле 1941 года Чжоу Ян, декан Института искусств имени Лу Синя, опубликовал эссе под заголовком «Заметки о литературе и жизни», в котором возмущался, что некоторые писатели в Яньане «оказались неспособны написать что-либо дельное». Это побудило Ай Цина вместе с четырьмя другими авторами подписать письмо, опровергающее обвинение, что усугубило подспудный раскол между партийными идеологами вроде Чжоу Яна и более либерально настроенными интеллектуалами.

Несколько дней спустя, ближе к вечеру 11 августа 1941 года, авторам протестного письма нанес визит Мао Цзэдун, тогда еще не председатель партии, но уже самая влиятельная политическая фигура в руководстве КПК. Спускаясь по склону в сторону отцовской пещеры, он сделал знак своим телохранителям остаться позади и пошел здороваться с отцом один. На той первой встрече с Мао у Ай Цина сложилось впечатление, что это вдумчивый, уравновешенный и начитанный человек, свободно цитирующий самые разные источники. После этого Мао пригласил его вместе с соседями спуститься с горы и поужинать у него, и на ужин подавали, помимо прочего, свиную грудинку, соленую рыбу и яйца. Мао внимательно слушал и что-то записывал, смеялся, то и дело шутил.

И все же осадок после истории с «Заметками» Чжоу Яна у отца остался, а иллюзий по поводу Яньаня поубавилось. До этого он не вполне понимал, как функционирует КПК. Дух «4 мая» предполагал демократию, свободу, независимость и равенство, но эти ценности рано или поздно должны были вступить в противоречие с идейным единством, централизованным руководством и коллективизмом, которых требовала Коммунистическая партия.

В декабре 1941 года Ай Цин выразил свои сомнения в стихотворении, которое озаглавил просто — «Эпоха».

Я стою под низким карнизом,

Рассеянно посматривая на далекую линию взгорья,

На бескрайний простор небес.

Сердце уже давно в предчувствии чуда.

Я вижу вспышку, сияние —

Моя душа вздрагивает, словно ее коснулся луч солнца.

От небесной черты докатывается глухой рокот,

Возникает бешеный свист, будто налетел шквал с ливнем, —

И вот это здесь, со мной…

Мой дух устремляется навстречу, я кричу, ликуя!

Когда с заснеженных гор, придавленных темными тучами,

Достигает меня скрип громадных колес, что катят по

                    выбоинам дороги,

Сердце мое устремляется навстречу и колотится

                    в волнении,

Словно я жених и тороплюсь на собственную свадьбу.

А ведь мне ведомо, что не праздничная сумасшедшая

                    радость ждет меня,

Не цирковое веселье, —

Тысячи скотобоен не дадут представления

                    о жестокостях, которые поджидают меня.

И все-таки я стремлюсь туда, навстречу,

С энтузиазмом, что накопил за всю свою жизнь.

«Эпоха» — одна из самых пронзительных работ его яньаньского периода. Это стихотворение говорит о новой эпохе, обещанной находящимся в процессе становления коммунистическим государством, но его омрачает зловещий подтекст:

Никто не страдает острее, чем я.

Я предан эпохе, я слит с эпохой, но я молчу

Уныло, как преступник в узилище.

Это его молчание, когда под конвоем идет он к месту казни.

Он уже чувствовал, что верность своей эпохе — служение зарождающейся новой власти — будет иметь судьбоносные последствия, но выбора, кажется, не оставалось.

Я люблю ее, победившую все, что я любил прежде.

Я жизнь отдам — только б она пришла,

Отдам все — тело и душу.

Я прах перед ней,

Я бросаюсь перед ней наземь —

Пусть она, как лошадь копытами, топчет мою грудь[19].

Стихотворение передает зловещее предчувствие серьезных перемен и личной катастрофы, которые принесет отцу китайская революция 1940-х годов. Но он не мог предвидеть, как скоро члены яньаньского культурного сообщества окажутся в западне опасных политических событий.

Левые интеллектуалы, разочаровавшись в правительстве националистов, устремились в Яньань, но, оказавшись там, поняли, что Коммунистическая партия не чужда коррупции и произвола, так начало зреть недовольство. В марте 1942 года Дин Лин, самая известная писательница Яньаня, опубликовала эссе под заголовком «О 8 Марта», которым хотела привлечь внимание к неравенству и негласному угнетению женщин в этом считавшемся прогрессивным сообществе.

Ай Цина и раньше беспокоила критика, которой подвергали авторов. Когда Дин Лин предложила ему поделиться мыслями, он охотно ответил, написав энергичное эссе «Понимать писателя, уважать писателя», в котором решительно защищал право автора на самовыражение в любой форме, язвительно отмечая: «Писатель не жаворонок и не певичка, развлекающая своим пением». Для отца свобода