Вера, Надежда, Любовь - Николай Михайлович Ершов

а все же длиннее. И это не кажется. Это действительно так в природе. Ну что это такое? Непорядок. Человек привык, чтобы все было устойчиво. Внизу земля, наверху небо. Дважды два — четыре. Параллельные не пересекаются. Сумма углов треугольника равна двум прямым. Человеку нужна определенность. То-то и то-то есть истина. Ударять ближнего тяжелыми предметами по затылку нехорошо. Все ясно. И человек доволен. На кой черт ему относительность? Опасная штука.

Фаина засмеялась.

— Для дураков. Ты это хочешь сказать? Милый мой, да ты сам далеко ли от них ушел? Нелепо требовать от дураков, чтобы их стало меньше. Об этом должны позаботиться умные. Хотя, сказать откровенно, по мне, и это ни к чему. Зачем? С дураками очень весело жить!

Она сказала это с задором, будто нарочно, чтобы пожалеть вскоре и чтобы ошибка была как можно более жестокой.

6

Понятно само собой, что отношения Фаины с явившимся неизвестно откуда парнем были замечены тотчас же. Но разговоры пошли не сразу, тут была нужна основательность. Замеченное явление нужно сначала квалифицировать, подвести под статью морального кодекса, на что требуется время. Затем надо как следует возмутиться. Надо, чтобы ваша порядочность была должным образом оскорблена. Это тоже приходит не сразу. (Подумать только — на все нужно время и время. А жизнь человека — миг!) Когда в груди у вас воспылает пламень, вы проникнетесь принципиальностью и сознанием собственной высоты — только после этого надо пускать в оборот добытые вами сведения. Вот как надо, если вы хотите, конечно, чтобы это была не какая-нибудь пустая болтовня, а нравственная проблема.

Началось с того, что Анна Макаровна, любительница рыбы с чесноком, обратилась к Фаине с открытым письмом. Она могла бы обратиться и обычным способом, постучавшись в дверь или встретившись с ней на кухне. Но в этом случае не было бы общественного резонанса. Вот почему к соседке по квартире Анна Макаровна обратилась через печать.

У нее был уже опыт. Однажды она написала в газету про одного человека, который пил. Заметка была напечатана. В приписке от редакции Анну Макаровну похвалили, сказали, что затронутая ею проблема (пить нехорошо) очень актуальна. Правда, человек этот после публикации стал пить еще больше. Но это уже неважно. Важно, что проблема была затронута.

Окрыленная успехом, Анна Макаровна решила и впредь затрагивать различные проблемы. Она долго искала тему, и вот — повезет же так! — материал оказался под боком.

В письме — оно было напечатано — Анна Макаровна выступила обеспокоенным доброжелателем: она очень любит Фаину, единственно поэтому и взялась за перо. Она призывала Фаину сойти с пути порока, ибо так и никак иначе следует назвать эту ее более чем странную связь. У Фаины есть муж. То, что она с ним не живет, ничего не значит. Не дает развода — и это ничего не значит. Нравственность вещь серьезная. Для чего же тогда существует законность? Да и с кем связь? Он моложе ее. Очень стыдно! Надо исправить положение — таков ее, Анны Макаровны, был сердечный совет. Подробность: в заметке Анна Макаровна назвала адрес — для пущей документальности.

Зачастили гости. То участковый милиционер насчет прописки сожителя гражданки Фаины М. (так она была названа в письме), то дворничиха, то управдом, то из уличного комитета. Приходила посыльная от тетки. Еще не войдя, тут же с порога, она принялась Сашу стыдить. Тут же с порога он ее и прогнал. Потом пришел из школы классный руководитель, учитель химии. Было воскресенье. Учитель сказал, что он спешит в театр, но почел для себя обязанностью зайти побеседовать о его, Сашином, поступке. Саша вежливо подал учителю шляпу: спектакль скоро начинается, есть риск опоздать. Тем более что он, Саша Дягилев, бывший его ученик, тоже спешит. Он уходит с женой в цирк. (Цирка и городе не было.)

Визиты эти были, однако, пустяки в сравнении с письмами. Фаине носили их пачками. Это были отклики читателей. В каждом письме ее ставили к позорному столбу, как развратительницу. Фаина подурнела, осунулась, потеряла прежнюю веселость, хотя и старалась держаться. Однажды, придя с работы (Саша уже работал), он застал Фаину на коленях перед иконой. Икона осталась от матери и лежала на дне комода. Думалось ли, что когда-нибудь она понадобится? Это была еще одна, на сей раз глубоко скрытая черта ее натуры. Она плакала. Саша тоже стал на колени, но не перед иконой, а перед нею самой и принялся ее целовать, принялся ее утешать. Скоро она уснула.

Он долго на нее смотрел. Она и на этот раз показалась ему новой. Ему показалось, что они давно живут вместе, лет пятьдесят. Позади остались ночи любви, зори в лугах, ревность, буйство черемухи, соловьи на рассвете, горе, жизнь. А он по-прежнему ее любит. И даже больше прежнего, потому что теперь это не вспышки, не взрывы души, а ровное горенье. «Спи спокойно, моя милая. Мы, как всегда, вместе. Все поправится, все будет хорошо». Так, глядя на нее, он мысленно ей говорил. В последний раз.

Дело было так.

Когда Саша на другой день вернулся с работы, его встретил растерянный и перепуганный насмерть Тимофей Гаврилович. Из его завываний и шамканья можно было разобрать следующее. Утром к Фаине приходила какая-то незнакомая женщина с чемоданчиком. Они заперлись. Что они делали — неизвестно, только Тимофей Гаврилович слышал стоны. Он очень испугался. Он сказал об этом Берте Аркадьевне, но та испугалась еще больше и заперлась в своей комнате. Только женщина ушла, Фаина в своей комнате страшно закричала. Тимофей Гаврилович вошел, но Фаина закричала и на него: пусть-де он убирается. Тогда он пошел заявлять в милицию. Там долго писали что-то и долго спорили, кому идти на место происшествия. А когда пришли, догадались, что тут не милиция нужна, а «Скорая помощь». Пошли звонить. Пока звонили да пока карета приехала, тоже порядочно времени прошло…

Сообразив, в чем дело, Саша махнул рукой на Тимофея Гавриловича и кинулся в больницу. Было уже поздно.

Она умерла от аборта — вот что случилось. В тот год аборты были еще запрещены. Считалось, что таким способом поощряется рост народонаселения. Как будто родиться человеку или не родиться определяется одним только законодательным установлением.

Несколько дней кряду Саша не ел и не спал. Он носил в себе боль. Боль эту, чтобы понять, ни с чем сравнить было нельзя — такого ему еще не приходилось переживать. Она была и тупа и остра в одно время, была горька и терпка, жгла огнем и саднила, утолить ее было немыслимо. К ней можно было только