Полет сокола - Дафна дю Морье

Воздавая должное прекрасной стряпне синьоры Сильвани, я подумал, что отвечать за целый автобус туристов-иностранцев, наверное, куда проще, чем поддерживать мир между группами студентов вроде тех, что сидят рядом со мной. Я не помнил, чтобы в Турине чувствовался такой накал страстей.

Обед закончился, и наше небольшое общество распалось. Студенты отправились на пьяцца делла Вита, а я извинился перед хозяевами за отказ присоединиться к ним в гостиной за кофе и сигаретами. Сильвани – – славная, приветливая пара, но на этот вечер с меня хватило разговоров.

Я поднялся в свою комнату, взял пальто и вышел на улицу. Машина еще не отъехала от дома номер 5. Молодежь Руффано по-прежнему расхаживала по пьяцца делла Вита, но гуляющих стало меньше. Должно быть, многие отправились смотреть фильм с Карибским морем, остальные разошлись по домам и укромным темным уголкам. Я прошел мимо "Отеля деи Дучи" и стал спускаться к пьяцца Меркато. Слева высоко надо мной неясно вырисовывался западный фасад герцогского дворца с двумя возносящимися к небу башнями. Ребенком в этот час я уже лежал в постели. Я никогда не видел башни ночью или просто не понимал их красоты и изящества. Их силуэт походил на фантастический театральный задник, внезапно открывшийся перед изумленным зрителем при подъеме занавеса.

На первый взгляд они казались хрупкими, эфемерными. Понимание приходило позже. Эти стены были реальны, грозны, как стены настоящей крепости, скрывающие за собой смертоносную силу. Башенки над балюстрадой пронзали тьму подобно остро наточенным копьям. Представшая предо мной красота покоряла сердце… и таила угрозу.

Прямо передо мной тянулась виа делле Мура, окружавшая весь Руффано, слева была лестница, ведущая ко дворцу. Я решил подняться по ней, но едва поставил ногу на первую ступеньку, как услышал топот бегущих ног. Кто-то сломя голову сбегал по лестнице. Спуск был очень крутым, и быстрый бег мог закончиться бедой.

– Осторожно! – крикнул я. – Вы упадете!

Из темноты вынырнул бегущий человек. Он споткнулся, и я протянул руку, чтобы не дать ему упасть. Это был юноша, наверное, студент; он попытался вырваться от меня, и я заметил в его глазах неподдельный ужас.

– Нет, – сказал он. – Нет… Отпустите меня.

Я выпустил его руку, и он, рыдая, бросился бежать дальше. Некоторое время до меня долетал глухой топот бегущих ног.

Я стал подниматься по лестнице, прислушиваясь и внимательно глядя перед собой. Лестницу освещал один-единственный фонарь, и ступени были едва различимы во тьме.

– Здесь есть кто-нибудь? – крикнул я.

Никто не ответил. Я устало добрел до последней ступени и огляделся.

Справа от меня тянулась дворцовая ограда, ближайшая из двух башен зловеще высилась во мраке. Я заметил, что маленькая дверь рядом с всегда запертым портиком между башнями открыта. Около нее кто-то стоял. Я сделал несколько шагов в ту сторону, фигура исчезла, дверь бесшумно закрылась.

Я прошел мимо безмолвного, погруженного во тьму дворца и вышел на аллею, ведущую к собору и пьяцца Маджоре. Вид испуганного юноши не на шутку встревожил меня. Он мог сломать себе шею. Открытая дверь, неподвижная фигура произвели на меня гнетущее впечатление, в них было что-то зловещее. Я перешел через площадь. Все молчало. Я свернул в боковую улочку, ведущую к виа деи Соньи, и у меня вновь возникло желание взглянуть на мой старый дом.

Кругом не было ни души. Какое-то время я стоял под стеной, глядя на окна дома. Сквозь ставни второго этажа пробивался свет, но музыки я не услышал. Вдруг со стороны дворца до меня донесся звук шагов. Я инстинктивно свернул за угол и стал ждать. Шаги приближались, уверенные, четкие. Если это преследование, то человек, который шел за мной, даже не старался остаться незамеченным. Мрачный колокол кампанилы у меня за спиной пробил десять раз, и через несколько секунд его звон подхватили колокола других церквей. Шаги смолкли перед дверью в стене, окружавшей сад и дом. Я выглянул из-за угла и увидел мужскую фигуру. Как и я, он сперва поднял глаза на дом, затем подошел к двери и взялся за ручку. Наверное, жена ректора так же нуждалась в утешении, как ее предшественница двадцать лет назад.

Прежде чем открыть дверь, мужчина помедлил, и свет уличного фонаря упал на его лицо. Он вошел в дом и закрыл за собой дверь. Я стоял неподвижно, внезапно лишившись способности мыслить, чувствовать… Нет, этот мужчина не был незнакомцем. Это был мой брат Альдо.

Я проскользнул мимо группы студентов, которые, о чем-то болтая, задержались у дома номер 2 по виа Сан Микеле – среди них были брат и сестра Паскуале, – и сразу поднялся в свою комнату. Я сел на кровать и бессмысленно уставился на противоположную стену. Конечно же это мираж, игра света. Подсознательная ассоциация с нашим домом. Альдо подстрелили, он сгорел в сорок третьем. Моя мать получила телеграмму. Я помнил, как она уставилась на конверт – наверняка там были плохие новости, – потом прошла на кухню, позвала Марту, и они довольно долго оставались там за закрытой дверью.

У детей есть чутье на дурные вести. Я сидел на лестнице и ждал. Наконец мать вышла из кухни. Она не плакала; на ее лице застыло выражение, какое обычно бывает у взрослых, когда их что-то глубоко взволновало или потрясло.

"Альдо умер, – сказала она, – убит во время вылета. Его сбили союзники". И она поднялась в свою комнату. Я прокрался на кухню, где, уронив руки на колени, сидела Марта. В отличие от моей матери, она онемела от горя, и по щекам у нее текли слезы. Она протянула ко мне руки. Я тут же расплакался и подбежал к ней.

– Мой малыш, Беато, – сказала она. – Мой ягненок, мой Беато. Ты его так любил, ты любил своего брата!

– Это не правда, – повторял я, задыхаясь от рыданий. – Это не правда.

Они не могут убить Альдо. Никто не может убить Альдо.

– Нет, это правда, – сказала Марта, крепко прижимая меня к себе. – Он ушел так, как хотел уйти. Он должен был взлететь и упасть. Альдо, твой Альдо.

Память милосердна. После того первого дня наступил провал во времени, я больше ничего не чувствовал. Должно быть, прошло несколько недель, и я, наверное, носил траур, ходил с товарищами в школу и чуть ли не с гордостью говорил им: "Да, мой брат умер. Сбит во время полета", словно такая смерть прибавляла славы. Бегал вверх-вниз по лестнице. Тогда-то я и забросил мяч на дерево. Отдельные, изолированные во времени происшествия слились с другими, несравненно более значительными: капитуляцией и перемирием, смысла которых я не понимал, с прибытием в Руффано немцев и коменданта. Жизнь, какой я ее знал, подошла к концу.

И вот сейчас, сидя на кровати в пансионате Сильвани, я вновь переживал те первые мгновения и убеждал себя, что тот, кого я только что видел, несомненно, живой человек и я ошибся, отождествляя его с тем, кто давно умер. Это была галлюцинация. То же, что случилось с учениками, когда им казалось, что они видят Господа, воскресшего Христа.