Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон

Хотя сам Олмстед и отдавал предпочтение участку, расположенному в самой северной части города, он настаивал на том, что Джексон-парк может быть использован и «само пребывание в нем будет приятным, а этот фактор до настоящего времени вообще не учитывался при выборе места Всемирной выставки».

Олмстед не рассматривал всерьез участки, лежащие в глубине городской территории – из-за их ровного, монотонно плоского рельефа, а также из-за слишком большой удаленности от озера. Подвергая критике Герфилд-парк, он не преминул вновь выразить свою обеспокоенность тем, что в Чикаго никак не поддается решению вопрос о выборе места проведения выставки, что все более и более тревожит его, особенно если вспомнить беззастенчивую похвальбу руководителей города, когда они лоббировали в Конгрессе свой город.

«Вспоминая те горячие заверения на виду у всей страны по поводу обилия и привлекательности мест проведения выставки, которые мог предложить Чикаго; вспоминая те преимущества, которыми располагала Филадельфийская выставка столетия [71] и которые находились в непосредственной близости от места ее проведения; вспоминая те преимущества аналогичного характера, которыми могла бы располагать Всемирная выставка, будь местом ее проведения красивейшая Рок-Крик-велли в Вашингтоне, где Служба национальных парков совсем недавно создала Рок-Крик-парк; вспоминая, какие превосходные виды открывались из парка «Пэлисейдс» [72] вверх по течению реки Гудзон, с одной стороны, и красивыми берегами пролива Лонг-Айленд-Саунд [73], с другой, – это место предложил для организации выставки Нью-Йорк, – вспоминая все это, мы не можем не испытывать страха от того, что, выбрав место проведения выставки в глубине города, где полностью отсутствуют какие-либо элементы природного ландшафта, мы тем самым вызовем разочарование всей страны, а это, в свою очередь, даст повод для бесчисленных и отнюдь не ироничных упреков в адрес Чикаго по поводу данных прошлой зимой Конгрессу заверений о бесчисленном количестве превосходных мест, которые город способен предоставить для организации выставки».

Выделения в тексте сделаны рукой самого Олмстеда.

Бернэм надеялся, что второй отчет будет способствовать тому, что решение в конце концов примут. Задержка буквально сводила его с ума, ведь время, отведенное на принятие решения, давным-давно истекло. Совет директоров, похоже, не понимал, что Чикаго рискует стать не только общенациональным, но и мировым посмешищем.

* * *

Недели шли за неделями.

В конце октября 1890 года вопрос выбора места все еще оставался нерешенным. Бернэм и Рут были заняты выполнением заказов, число которых постоянно росло. Они уже начали возведение по новейшей строительной технологии двух самых высоких чикагских небоскребов: Храма Союза христианских женщин – сторонниц сухого закона и здания Масонского братства высотой в двадцать один этаж, – самого высокого здания в мире. Фундаменты обоих зданий были практически готовы, и со дня на день должна была начаться закладка краеугольных камней. Учитывая архитектурную и строительную новизну, а также значимость возводимых зданий для города, закладка краеугольных камней превратилась в важную, даже несколько экстравагантную церемонию.

Сторонницы трезвости отмечали важное событие в жизни своего Союза на углу улиц Ласалль и Монро, рядом с десятитонным валуном черного нью-гемпширского гранита площадью семь квадратных футов и толщиной три фута. Здесь Бернэм и Рут присоединились к другим высокопоставленным лицам, среди которых была и миссис Франсез И. Уиллард, президент Союза, и Картер Генри Гаррисон, бывший мэр, у которого за плечами было уже четыре срока пребывания на этой должности и который вновь готовился к переизбранию. Когда Гаррисон появился в своей обычной черной шляпе с опущенными полями, как всегда набив карман сигарами, толпа встретила его приветственными криками. Особенно громко кричали ирландцы и члены профсоюзов, считавшие Гаррисона другом городских низов. Присутствие Бернэма, Рута и Гаррисона возле Камня сторонников трезвости было, мягко говоря, не вполне оправданным и даже вызывало иронию. Будучи мэром, Гаррисон постоянно держал в своем кабинете в мэрии пару коробок отличного «Бурбона». Высшие городские слои, состоявшие в основном из высоконравственных протестантов, видели в нем некое подобие городского сатира, терпимость которого к проституции, азартным играм и алкоголю способствовали тому, что городские районы, где процветали эти пороки – самой дурной славой пользовался Леви [74] (вотчина печально известного держателя питейного салона и грабителя Микки Финна), – достигли нового, более высокого уровня разврата и безнравственности. Рут имел репутацию бонвивана, про которого Луис Салливан однажды сказал, что это «светский человек, состоящий из плоти, причем по всей вероятности дьявольской». А Бернэм в дополнение к тому, что отслеживал кругосветное путешествие своей «Мадеры», каждый год разливал по бутылкам четыреста кварт [75] менее изысканных напитков, присылаемых ему одним из друзей, а также лично отбирал вина для винного погреба Союза Лиги.

Бернэм церемонно передал серебряный мастерок миссис Т. Б. Керз, президенту Ассоциации строительства храмов, счастливая улыбка которой позволяла предположить, что она либо не знает ничего об этих чудовищных привычках, либо желает в столь торжественный момент позабыть о них. Она зачерпнула немного известкового раствора, предварительно замешанного для выполнения этой церемонии, затем, сняв с тыльной стороны мастерка лишний раствор, нанесла его на нужное место на виду у многочисленных свидетелей. «Она пригладила раствор так, как отец иногда поглаживает рукой курчавую голову сына». После этого миссис Керз передала мастерок строгой миссис Уиллард, «которая взаимодействовала с раствором более сердечно и даже посадила несколько пятен на свое платье».

По словам кого-то из свидетелей, Рут, склонившись к своим приятелям, вполголоса предложил им закончить все поскорее и пойти пить коктейли.

* * *

А совсем рядом, в помещении распределительного склада «Чикаго интер оушн», уважаемой и широко читаемой газеты, молодой ирландский иммигрант – и верный сторонник Картера Гаррисона – завершал свой рабочий день. Его звали Патрик Юджин Джозеф Прендергаст. Он управлял группой шумных и бестолковых мальчишек-рассыльных, которых он ненавидел и которые платили ему тем же, что можно было без труда понять по их язвительным замечаниям и розыгрышам. Скажи этим мальчишкам, что Прендергаст сумеет однажды предсказать судьбу Всемирной Колумбовой выставки, они бы весело рассмеялись в ответ – ведь они считали Прендергаста самым жалким и несчастным человеком, какого только можно вообразить.