Худшее из зол - Мартин Уэйтс

Тернбулл проникся к ней еще большим сочувствием.

Ее лицо, когда она открыла им дверь, выражало попеременно то надежду, то отчаяние. Разочарование, когда ей рассказали только о видеокамерах на вокзалах в Ньюкасле и Лондоне. Надежду, что это может вывести на след отца. Страх перед тем, куда этот след ведет.

Они еще какое-то время вели совершенно пустой разговор. Нэтрасс то и дело успокаивала ее, говоря, что они делают все возможное, чтобы найти ее отца.

— Не волнуйтесь, — вдруг произнес Тернбулл, — мы его найдем.

Обе женщины повернулись в его сторону. Нэтрасс осуждающе покачала головой.

Выйдя из подъезда, Нэтрасс повернулась к коллеге:

— Закатай губы.

— Что ты хочешь сказать? — разозлился Тернбулл.

— Я видела, как ты на нее смотрел.

Тернбулл покраснел:

— Это неправда!

— И что означает твое замечание «Мы его найдем»? А если не найдем?

Он пожал плечами. Предпочел оставить свое мнение при себе.

— Где же твоя беспристрастность, твой профессионализм! — произнесла она почти без всякого высокомерия. — Почему ты о них забываешь?

Она зашагала к машине.

«Беспристрастность… профессионализм, — подумал Тернбулл, следуя за ней, — засунь-ка ты их себе в задницу».

Она даже не догадывается, что за ней наблюдают.

Он видел, как она просыпалась, садилась в машину, уезжала на работу в центр города.

Оставляла машину на парковке и, стуча каблучками по пустынному коридору многоэтажного гаража, шла к лифту.

Он мог бы сделать с ней все, что угодно. В любое время.

Если бы захотел.

Он знает, где и с кем она обедает, что заказывает.

Знает, когда выезжает на машине, в какие дни пользуется метро. В какие бары, клубы, кино, рестораны предпочитает ходить после работы.

Но сегодня она никуда не поехала.

День угасал, уступая темноте. Он сидел напротив ее окон в машине, скрытой ветвями деревьев.

Он наблюдает. Ждет.

На этой неделе она вообще никуда не ходила. Сидит сиднем в своей квартире, сходит с ума от переживаний, молит бога о хороших новостях. Хоть о каких-то новостях.

А он наблюдает. И ждет.

Он видел, как к ней ненадолго заходят знакомые, потом уходят, и представлял, какие пошлости ей говорят.

«Не переживай так, дружок. Скоро он найдется. Все будет хорошо».

«Наверное, он просто на пару дней куда-то уехал. Конечно, он тебе позвонит».

«Может быть, у него появилась какая-то женщина. Откуда тебе знать? Он ведь еще совсем не старый».

Пустая болтовня и пошлость. Бесполезные разговоры — они только отвлекают, мешают услышать тревожные сигналы, которые посылает сердце: отец в беде, с ним что-то произошло, произошло нечто ужасное.

А тут еще полиция заглянула. Наверное, были личные заверения. Мы, дескать, делаем все возможное, все, что в наших силах, но… Газеты только об этом и пишут.

Он продолжал наблюдение за окном, в котором горел свет, представлял, как она мечется по комнате, не в силах смотреть телевизор, слушать радио, читать. Не в силах расслабиться, не в силах разумно мыслить.

Он сознавал свою над ней власть и от этого чувствовал возбуждение. Он мог бы запросто, если бы захотел, подойти к подъезду, позвонить в квартиру и все ей рассказать. Ответить на все вопросы.

Если бы только захотел. Но он не хочет.

Он упивался этой властью.

Она бодрила, придавала сил. Он чувствовал себя дирижером оркестра ее отчаяния.

Свет в гостиной погас. Через несколько секунд зажглось окно в спальне.

«Вряд ли тебе удастся уснуть, — шептал он вкрадчиво, будто сидел у ее кровати. — Не придет к тебе, милая, сон, пока ты так дергаешься. А дергаться ты будешь еще очень-очень долго…»

Окна спальни погасли. Квартира погрузилась в темноту.

Он снова улыбнулся, блеснув синим зубом. Слабый уличный свет заиграл на бритом черепе. Вставил наушники, нажал на кнопку.

«Мистерии Сатаны» — настоящий блэк-метал норвежской группы.

Адская музыка.

Руки на руле начали отбивать тяжелый ритм, мысли тут же куда-то унеслись.

Эти ребята прямо на сцене совершают жертвоприношения — режут животных. Когда их солист по имени Смерть покончил с собой, ударник группы сделал себе ожерелье из фрагментов его черепа, а гитарист сварил и съел кусочки мозга. А потом гитариста убил басист.

Не музыка, а просто темень, чернота какая-то. Уж если ему что-то нравилось в этой жизни, то именно такая музыка. Он получал от нее истинное наслаждение.

Он по-прежнему не спускал глаз с окон, но мысли были далеко.

Он приготовился провести здесь ночь.

Донован вздрогнул от телефонного звонка и посмотрел на аппарат, стоявший на диване.

Такой, казалось бы, незначительный предмет, а какие важные решения с его помощью приходится принимать. Он сделал глубокий вдох и поднял трубку.

— Джо Донован, — произнес он после некоторого колебания. — Слушаю вас.

Трубка молчала.

Донован подождал.

На другом конце в трубку дышали так, будто репетировали, что и как сказать. Потом трубка ожила:

— Это точно Джо Донован?

Неуверенный мальчишеский голос.

— Да, это я.

Снова молчание. Донован снова подождал.

— У меня, старик, кое-что для тебя имеется. Пришлось здорово повозиться, так что просто так не отдам. Готовь бабки.

Донован улыбнулся, почувствовал волнение, два года не дававшее о себе знать.

— Что ж, давай обсудим это дело.

Под дождем и без того мрачный жилой микрорайон в западной части Ньюкасла казался еще более унылым.

Несколько двухподъездных девятиэтажек с потрескавшимися, осыпающимися серыми стенами — остатки последнего слова архитектуры шестидесятых, когда они казались домами далекого будущего, посреди заросшей кустарником заплатки с редкими деревьями, призванными представлять городскую зелень, — больше походили на убогий спальный район для работяг эпохи советского тоталитаризма. Под ними — постепенно приходящая на смену новая одноэтажная застройка. Тут же рядом в лабиринте грязных улочек и закоулков, как после апокалипсиса, — заплеванные детские площадки и покосившиеся, местами обгоревшие хибары с закрытыми кривыми ставнями — отстойник для тех, кого принято считать антисоциальным элементом. В свое оправдание власти обосновывают существование подобных мест высказыванием Маргарет Тэтчер двадцатилетней давности о том, что такого понятия, как общество, в природе нет.