Кларкенвельские рассказы - Питер Акройд

— Когда же наступит день семи спящих?[56]

И еще:

— Deus! Cum Merlin dist sovent veritez en ses propheciez![57]

Престранные слова слетали с уст молодой монахини! Ведь Мерлин был просто-напросто бес, которому поклонялся маленький народец, обитавший на вересковых пустошах и в болотах! Тут Брэнк Монгоррей стал ей что-то нашептывать. Уж не пытаются ли они объединиться в борьбе против мира его Святейшества?

Потом сестра Клэрис высоким голосом запела:

Вельможи будут слепнуть,

В рыцарях — злоба крепнуть,

Смерть будет косить опять,

Коли правды нигде не сыскать.

Даклинг повторил про себя слова песенки, чтобы лучше запомнить. А Клэрис продолжала:

Вместо ума — вероломство,

Вместо любви — распутство,

Вместо праздника — лишь обжорство,

Вместо чести — одно лиходейство.

Даклингу вспомнился парень, что когда-то давно изо дня в день торчал на углу Фрайди-стрит и Чипсайда и нёс очень похожий рифмованный бред. В конце концов его забрали в Вифлеемскую лечебницу и посадили на цепь. Несчастный твердил, что он — король то ли Бимы, то ли Богемии, а местные жители прозвали его королем Бубни. Потом на безумца нацепили бирку с названием лечебницы и выпустили, но он в приступе отчаяния утопился в Темзе.

Как только спустились сумерки, в каморке монахини затеплилась свеча. Даклинг неслышно отступил в тень. Сверху долетел голос Клэрис:

— Пусть все будет наготове у горбатого кожевника, что тачает обувку на Кау-Кросс, возле шлюзового створа.

К вечерне стали собираться монахини, и на винтовой лестнице гостевого дома послышались шаги. Это спускалась Клэрис. Закутанная в темный плащ, она скользнула мимо Даклинга по лужайке, открыла боковую калитку и торопливо зашагала по переулку к речке Флит. Стараясь оставаться незамеченным, он поспешил следом. Прибрежной тропинкой Клэрис направилась к городу. Для прогулки одинокой монахини место было совсем неподходящее. Этот берег Флита пользовался дурной славой: здесь часто шатались бездельники и бродяги, здесь же собирались женоподобные мужчины, которых дразнили «пидорами».

Клэрис шла мимо деревянных лачуг и небольшой каменоломни, мимо мусорных куч и разбухших от воды рыбацких лодчонок и наконец добралась до моста у Кау-Кросс. На другом берегу поднимался отлогий холм Саффрон-Хилл, который давно уже облюбовали лудильщики; их становище раскинулось до самого Хокли-ин-зе-Хоул. Пламя костров и факелов отражалось в медленных водах Флита — даже в столь поздний час слышался стук молотков и кувалд. За городскими стенами ночь наступала не по звону колокола.

Даклинг держался как можно ближе к Клэрис, но она вдруг остановилась и свернула в каменную келью жившего у моста отшельника. Наверно, хочет подать ему милостыню, подумал Даклинг, но, подойдя, услышал тихий разговор монахини с затворником.

— А у Моисея рост каков?

— Двенадцать футов и восемь дюймов, — отвечала Клэрис.

— А у Христа?

— Шесть футов три дюйма.

— У святого Томаса Кентерберийского?

— Без одного дюйма семь футов.

Потом отшельник свел ее по осыпавшимся ступенькам на берег, к ялику, вроде тех, что сновали по реке между Ламбетом и Вестминстером. Даклинг услышал плеск весел и увидел, что крошечная лодочка медленно двинулась по Флиту к окутанному тьмой городу, к Темзе. Здесь Флит струился неторопливо, но спокойствие это было обманчиво. В реку сбрасывали всевозможные нечистоты — от дохлых собак со Смитфилда до отходов свечного производства. Местами Флит был глубок и коварен, местами превращался в болотную топь. Он слыл особенно опасным для детей и выпивох; их тела частенько вылавливали из воды или находили в прибрежных зарослях тростника. Даклинг двинулся было по мосту, но вдруг услыхал на реке, прямо под его ногами, то ли вздохи, то ли шепот. Тот, кто издавал эти звуки, уже норовил дотянуться до Даклинга. В полном ужасе священник ринулся обратно. Когда он бежал мимо кельи отшельника, его окликнул слабый голосок:

— Дражайший праведный брат мой, да прославится твой священный орден и да принесет тебе заслуженную честь. Не подашь ли чего ради Христа?

За долгие годы каменная келья провоняла потом. Затворник, мужчина лет тридцати, не более, был одет и замызганную рубаху до колен.

— Тут проходила одна монахиня. Сестра Клэрис. Ты ее знаешь?

— Никакая монахиня сюда не заходила, господин священник. Монахиня не может покинуть обитель и одиночку. Давно ты в послушании? Есть у тебя мод капюшоном волосы?

— Я видел, как она здесь села в лодку и отплыла.

— Изыди! Изыди! Я ничего про то не знаю! — И отшельник принялся с силой биться затылком о стену позади него. — Изыди! Изыди!

Исповедник двинулся по берегу обратно, к обители Девы Марии; отворив боковую калитку, прошел по лужайке к гостевому дому и вступил в крытую аркаду. В комнате монахини по-прежнему мерцала свеча. Даклинг подошел ближе; из открытого окна отчетливо доносился низкий голос Брэнка Монгоррея. А потом — невероятно! — зазвучал чистый веселый голосок. Без сомнения, то был голос сестры Клэрис. Но Джон Даклинг только что своими глазами видел, как она плыла в лодочке по направлению к Темзе. Каким образом она уже опять здесь? Или его морочил проказливый домовой? Не секрет, что эти создания часто водятся в монастырях и других святых местах. Но почему он принял обличье монахини? Вдруг она запела: «О, Ты, что прекрасна и светла».[58]Из глубин памяти неожиданно всплыла странная, давно забытая картина. Даклингу почудилось, что время на мгновение замерло и сделало крутой разворот. Быть может, именно этого Клэрис и добивалась.

Тремя годами раньше он служил исповедником в тюрьме на Олдер-стрит; тюрьма была небольшая, старая, сажали в нее за серьезные злодеяния, оттуда сидельцы шли на виселицу. На эту опасную работу Даклинга отправил Лондонский епископ — в качестве епитимьи, когда выяснилось, что молодой священник завел шашни с замужней прихожанкой. Тюрьма состояла из двух смежных камер с куполообразным потолком. Камеры уходили в землю на семь футов, для входа в потолке была пробита дыра. Вдоль двух стен тянулись каменные лавки; пол земляной; у западной стены — помост, в нем шесть громадных железных колец. Джон Даклинг смертельно боялся подцепить в этом застенке сыпной тиф. Там он впервые завел разговор с Ричардом Хаддоном, торговцем рыбой, задушившим троих детей. На суде шерифа Хаддон признался в содеянном, но, поскольку читать-писать не умел, он не мог подать прошение о последней исповеди и отпущении грехов, и его приговорили к повешению на причале Дарк-Тауэр, где были совершены убийства.