Рок-н-ролл - Давид Мак-Нил

Доктор смущен, он берет меня за руку, голос его, как всегда, слащаво-участливый.

— Успокойтесь, друг мой, все будет в порядке. Если вы не желаете больше у нас оставаться, вы можете уехать. Мы здесь никого насильно не задерживаем. Вам все вернут: ваш билет на самолет, деньги, вам забронируют рейс на Париж прямо на сегодняшний вечер, только, прошу вас, успокойтесь…

Я спускаюсь в блокгауз собрать вещи, один из зомби намеревается меня сопровождать, но, заорав нечеловеческим голосом, я так напугал его, что он побежал сломя голову и, думаю, не остановился до сих пор. Собрав чемодан, я вновь поднимаюсь в кабинет за своими документами и кредитными карточками. Оказавшись в помещении администрации, я узнаю, что у меня уже есть место в самолете на сегодняшний вечер, они и в самом деле времени не теряли. Пока я проверяю, все ли барахло мне вернули, появляется Клоссон. Я боюсь, а вдруг он передумал, и готов уже вновь начать выкрикивать свои обличения, но он делает мне знак следовать за ним, причем так учтиво, что я спрашиваю себя, что он еще затевает. Он протягивает мне только что полученный факс: это Тина, жена Рейнхарта, еще одного моего приятеля, певца, у которого тоже проблемы с алкоголем. Когда я уезжал, он целыми днями просиживал за стаканом анисовки в баре «Клозери», любимом месте водопоя Хемингуэя. Наверное, он стал настолько невыносимым, что жена решила прогнать его на улицу Папино. Судя по всему, кто-то из наших позвонил в клинику, чтобы узнать, все ли в порядке. Бог знает какая секретарша, очевидно, отделалась очередной дежурной фразой вроде: «Лечение проходит нормально, наблюдается улучшение». Тогда в Париже, видно, решили, что Центр — это замечательное место. Если уж получается со мной, то и с ним получится тоже. Я должен во что бы то ни стало их предупредить, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы мой приятель попался в эту ловушку. Мало того что он тоже человек не слишком податливый, он просто может здесь взбеситься. Я бегом отправляюсь к Люси и звоню во Францию. Там все время занято. Дозвониться удается слишком поздно; кухарка говорит мне, что они уже уехали, самолет взлетел часа два назад и они теперь, должно быть, пролетают над Швейцарией. Ну что ж, тем хуже для них. Я больше ждать не могу, у меня вечером самолет, я должен вернуться домой. Я звоню Чарли и спрашиваю Виктора, не может ли он уделить мне два часа, чтобы подбросить в аэропорт. Я бы мог, конечно, вызвать такси, но мне так хочется с ним поздороваться, ведь я не видел его уже года два. Он отвечает:

— О'кей, у меня есть пара свободных часов, сейчас беру машину и заеду за тобой.

Я спускаюсь в дортуар, чтобы забрать чемодан. В обшей гостиной включаю телевизор. Сейчас только пять часов, но Нелли не решается даже носа высунуть из своего дежурного помещения. Мой маленький скандал принес свои плоды. Теперь Марио получит возможность комментировать не только потухший экран. В сущности, это единственный человек из всего этого барака, который мне нравится. Я ему тоже очень нравлюсь. Иногда по возвращении из салуна я приношу кусочек пирога или гамбургер. Хоть какое-то разнообразие. Ему тоже осточертели эти безвкусные макароны. Однажды он, с трудом подбирая слова, рассказал мне, что раньше был хозяином предприятия, пользовался репутацией соблазнителя и на него всегда «вешались женщины» — так здесь принято говорить, — что он носился по Монреалю на своем «порше-911» со скоростью двести километров. Потом он, что называется, стал злоупотреблять: килограммы кокаина, литры водки. И вот он тоже зомби, причем ситуация у него хуже, чем у других. Потерянные нейроны не восстанавливаются. Он видит мой чемодан и понимает, что я уезжаю. Мы обнимаемся, он тут же обо мне забывает и погружается в созерцание очередного хоккейного тайма. Я выхожу на террасу и усаживаюсь на стул в ожидании Вика. Тут подходит Клоссон. Он, оказывается, меня ищет, он умоляет меня не уезжать. Если я не останусь, то Рейнхарт улетит первым же рейсом. Я единственный, как он утверждает, кто может убедить его лечиться, ведь он так мне доверяет, а про Тину и говорить нечего. Это настоящий шантаж. Они здесь в клинике все люди светские и хотят принимать у себя людей известных, вроде Бетти Форд, и готовы на все, чтобы те приехали. Толстый психиатр предлагает мне сделку: я смогу уходить, когда захочу, могу оставить при себе все кредитные карты, канадские доллары, я отныне буду считаться гостем, другом певца, а вовсе не пациентом. Я говорю «нет, нет и нет», мне осточертела его грязная «гостиница», его зеленый неоновый свет, гнусное турецкое общежитие, макароны без масла и сыра, окурки, которые вываливаются из переполненной пепельницы, машины, которые проезжают по улице Папино, я хочу вернуться к себе. Появляется Вик за рулем своего роскошного автомобиля, я вскакиваю на переднее сиденье, мы бросаем Клоссона перед блокгаузом. Направление — Дорваль, аэропорт Пьера Элиота Трюдо.

В зоне отлета мы паркуемся где попало, без всяких правил, благодаря гербу города, который красуется у него на ветровом стекле. Я забираю чемодан, Вик идет за мной в зал аэровокзала, он хотел бы поздороваться с Рейнхартом и Тиной, которые должны приземлиться с минуты на минуту. Он тоже не видел их обоих очень давно, с тех пор как в Морин-Хейт неожиданно для всех заявилась съемочная группа популярной телепередачи «Скрытая камера», чтобы подловить парижского певца. Они знали, что он каждый день выходит на лодке на середину озера и ловит удочкой рыбу. Водолаз должен был незаметно подплыть к лодке и осторожно прицепить к рыболовному крючку лох-несское чудовище три метра в длину. Идея была неплохая, но что-то там не сложилось, по каким-то причинам это так и не было снято.

Самолет из Парижа только что приземлился. Скорее всего, я полечу тем же самолетом, он наверняка прямо сейчас возвращается в Руасси. На взлетной полосе уже толкутся грузовички, суетятся пожарные, самолет моют, что-то где-то подкручивают, привозят еду для пассажиров первого класса. Как известно, подносы для второго загружают за два дня до этого во время промежуточной посадки в Минске. Мои друзья благополучно проходят таможню, без всякой конной полиции. Он-то не принимал никаких тошнотворных пилюль, совсем наоборот, в магазинчике дьюти-фри он купил две бутылки пастиса, анисового ликера, которые и приговорил за время полета. Он смертельно пьян, держится на ногах буквально чудом и, совершенно обессиленный, приветствует меня нечленораздельным мычанием. В Центре Тина не сможет остаться с ним вместе: в блокгауз допускаются только те, кто проходит курс терапии. Даже если она тоже на него запишется, все равно врачи не допустят, чтобы они жили в одной комнате. Ей придется поселиться с этой, ощипанной. Но я как-то плохо себе представляю, что она способна изо дня в день есть сухие макароны и жирную курицу, ложиться спать в одиннадцать, сидеть на террасе рядом с переполненной пепельницей, из которой вываливаются омерзительные окурки, и тупо смотреть на проходящие мимо машины. Она выдержит день или два, не больше. У меня нет никакого желания туда возвращаться, но вообще-то Клоссон прав, было бы преступлением отпустить Рейнхарта обратно в Париж, он так и будет опустошать запасы анисовки в столице и загнется в один прекрасный день. Ладно, согласен еще на одну попытку, выбора у меня нет.

Вик везет нас обратно в город, направление — улица Папино, но нет и речи о том, чтобы отправиться прямо в клинику. Рейнхарт, как и я, хочет провести ночь в Монреале, прежде чем «пять недель подыхать от тоски среди алкашей». Мы звоним в бюро Розона, там хорошо знают пару, им находят комнату в гостинице, куда селят гостей фестиваля. Мы закидываем чемоданы и отправляемся ужинать в открытую беседку итальянского ресторанчика. Со дня своего приезда я впервые выхожу куда-то вечером. Я с интересом рассматриваю зал. Как давно я не видел столько нормальных людей, собравшихся в одном месте! Тина очень довольна, что оказалась в Квебеке, она обожает город, у нее здесь много друзей, ночь не слишком жаркая, вечер обещает быть веселым. Рейнхарт ничего не ест. Обычно у него прекрасный аппетит, особенно когда мы ужинаем в итальянском ресторане, но сегодня он не притрагивается даже к двойному анисовому ликеру, который сам и заказал. Значит, дело с ним совсем плохо. Здесь не принимают банковские карты, мне приходится согласиться, чтобы за меня заплатили, мы расстаемся, и я возвращаюсь спать в свою конуру. Дверь они запирают в половине одиннадцатого, звонить бесполезно, после этого времени они все равно никому не откроют, а комнаты в городе я не найду, даже в «Четырех временах года»: как гласит табличка, свободных номеров нет. К гостям фестивалей смеха или джаза прибавились теперь и люди, приехавшие со всех стран, чтобы почтить память Риопеля, которому здешние власти решили посвятить выставку-ретроспективу в Музее современного искусства.