Ключевая фраза - Рубен Маркарьян

Артем достал толстую ракету сельдерея из стартового комплекса стакана, окунул в вязкое топливо майонеза, сочно хрустнул, надкусывая.

– Ты отрицаешь существование Бога, что ли? Какой-то мировой разум сможет открыть твоя наука? – Павел явно не улавливал мысль Каховского. – Отец Петр, объясните этому материалисту, что никакая наука не сможет добраться до Бога, ибо он тут…

Кременецкий тоже ткнул себя кулаком в грудь.

– Или тут, – повторил он жест адвоката, стуча пальцем по голове.

– Павел, Артем нисколько не противоречит Божьему учению. Наоборот, он признает существование Бога. Он просто пытается объяснить доходчивым языком, какой Он и что Он придумал. Наука может доказать только присутствие Бога, она не сможет доказать его отсутствие, – спокойно резюмировал сказанное отец Петр.

Каховский посмотрел на Павла и отца Петра по очереди и произнес:

– Вы абсолютно правы, отец Петр. Священные книги: Библия, Евангелие, Тора – они все написаны таким языком и в таких образах, чтобы было понятно людям того времени. Сейчас, когда я читаю их, мне кое-что кажется странным, потому что я много знаю из того, что дала наука. Например, несколько тысяч лет назад никто бы не понял, если бы для здоровья населения в жарком климате Иудеи священник начал объяснять, почему нельзя есть свинину, а барашка можно. Кто бы понял, если бы простым людям тогда рассказали про бактерии в помоях, которые ест свинья, и про болезни, с этим связанные? Барашек не будет есть всякое дерьмо, он щиплет травку, его мясо безопасно. Мясо свиньи опасно. Квасное в пути – нельзя, скиснет, бактерии разрушат здоровье. Мясное с молочным есть нельзя, ибо молоко мешает усвоить железо из мяса, но кто там что понял бы? Просто сказано – нельзя!!! Просто, граждане, поверьте, что нельзя!!! Но сейчас мы же понимаем, почему нельзя! Мы нашли этому объяснение, причем даже не пытаясь объяснить, просто так получилось.

Каховский перевел дух и глотнул воды. Воспользовавшись паузой, Павел вставил:

– Ну а насчет души? Насчет того, что душа у человека бессмертна, и есть рай и ад, ты тоже думаешь, есть объяснение? Или появится со временем?

Каховский взглянул на отца Петра, как бы спрашивая, нужно ли на этот вопрос отвечать или лучше воздержаться. Отец Петр внимательно слушал и, казалось, был заинтересован в ответе.

– Насчет души, Павел… Думаю, это как раз и есть информация о личности, которая в течение жизни записывается куда-то в нашем теле…

– Ага, тогда как же она отлетает? Если есть, куда отлетать, то есть хранилище душ, то с точки зрения твоей логики получается ерунда. Если мы всего лишь байты информации, значит, со смертью человека данные о нем просто стираются, как ты стираешь ненужный файл у себя в компьютере? Тогда нет никакого хранилища душ, никто никуда не улетает и никто никогда не возрождается? – Павел торжествующе посмотрел на друга.

– Ошибаешься! – язвительно сказал Артем. – К твоему счастью, есть хранилище. Я, правда, не знаю насчет рая и ада, но хранилище душ точно есть! Паш, я не стираю ненужных файлов, чтоб ты знал. Я не знаю, когда и где они пригодятся. Я их всегда копирую и где-то храню. Плохие или хорошие, нужные или нет, у меня всегда все копируется. Данные со старых телефонов или компьютеров у меня до сих пор иногда всплывают как нужные, хотя я о некоторых уже и забыл давно. Так вот, представь, если я – никчемный землянин, сделанный из праха, сохраняю нужные мне файлы и программы, то что говорить о Нём!!!

При словах «о Нём» Артем торжественно поднял палец вверх и закатил глаза под потолок.

– Он, который создал вообще всё, уж, наверное, имеет такую флеш-карту, на которой все это может храниться и копируется мгновенно. Это и есть хранилище душ. Иногда оттуда можно что-то достать и использовать. Хотя информация о нас и так передается из поколения в поколение, через гены. Это ведь тоже способ сохранения данных, хотя это принято называть эволюцией.

– Артем, если хочешь, мы можем пообщаться с тобой по поводу идеи ключевой фразы отдельно, не сейчас. Молитвы, сила слова – это слишком серьезная тема, чтобы обсуждать ее под водку, – отец Петр в очередной раз похлопал Артема по плечу.

– Только давайте вместе со мной, – Павел надул губы. – Мне тоже интересно. Чего это вы сами будете обсуждать без меня то, что начато, можно сказать, по моей инициативе? Нет уж. А с предложением закончить серьезные разговоры согласен. Все это важно, но в данный конкретный момент не имеет никакого значения.

Артем сквозь шум ресторана различил знакомое тренканье полученного СМС. Мельком взглянув на экран, прочел очередное сообщение от Николая:

«Вообще-то я могу и передумать. Будешь меня искать сам».

Артем подумал и написал в ответ: «Завтра в районе Камергерского. У меня дела там в Госдуме в обед».

Когда Лизавета Мышкина перебралась из пыльной каморки швейного ателье в квартиру Федора Вульфа, малогабаритная двушка в доме хрущевской постройки показалась ей дворцом. Бо́льшая комната была площадью 14 квадратных метров, добрую часть которых съедала угловая стенка-шкаф на две стены. Вторая, маленькая 6-метровая комнатка никак не обозначала своего присутствия, ибо вход в нее был оборудован через дверцу стенного шкафа.

Федор предложил Мышкиной место для сна на выбор – либо «в зале», либо «в шкафу».

Елизавета выбрала «шкаф», но, понятно, долго она там одна не спала, уже через две ночи они с Федором сблизились.

Через месяц можно было сказать, что они ведут совместное хозяйство: Елизавета готовила и стирала, Федор иногда приносил продукты из магазина или от родителей. Вместе они обедали только в кафе по выходным, когда у него не было занятий, а у нее – работы.

Через полгода такой жизни для Елизаветы стало очевидным, что лучше Федора на свете нет: он был идеалом – внимательным, заботливым, любящим и понимающим с полуслова.

Его родители-пенсионеры были интеллигентными москвичами, переживавшими больше всего за окончание учебы сына в университете и не влезавшими в его личную жизнь. С родителями Федора молодые люди вместе встречались несколько раз, как-то мельком; в основном Федор ездил к ним один, иногда оставаясь ночевать. Самое продолжительное общение вышло на свадьбу, случившуюся сразу после окончания Федором университета. Свекровь что-то рассказывала Лизе о кулинарных пристрастиях Феди, свекр же, напившись, просто пытался поцеловать ее в щеку – как дочь, которую принимает. Оба ее теперь уже родственника говорили правильные вещи, но делали это таким тоном, будто Лиза была тяжело больна, если не при смерти. Лиза не обращала особого внимания на них, как и на еще какие-то неприятные слова и взгляды, которыми ее одаривали знакомые и родные Федора; со стороны Лизы на свадьбе была только одна подруга – Кира, с которой они работали в ателье.

После свадьбы для Мышкиной, ставшей Вульф, наступил не медовый месяц, а медовые годы. Такого обожания своей персоны со стороны кого-то она не то что не испытывала никогда, она даже не могла вообразить, что такое возможно. Ее не покидало ощущение, что она с какой-то проселочной грязной дороги вдруг выехала на пятиполосную автостраду на шикарном авто и только набирает скорость. Каждая минута ее жизни была наполнена счастьем, казалось, конца этой дороге не будет, а впереди только радостные события. Молодые супруги, прожив год, венчались в церкви, где поклялись друг другу в вечной любви не только на земле, но и на небе. Лиза стала задумываться о ребенке, несколько раз она говорила об этом Федору, как бы невзначай, но тот только отшучивался, хотя всегда давал понять, каким отличным он станет отцом в свое время.