Номер Два. Роман о человеке, который не стал Гарри Поттером - Давид Фонкинос

вынужден был признать, что ситуация и вправду тревожная. Однако Джон по-прежнему старался принизить серьезность происходящего. Разве что сказал, что предстоит пережить тяжелый момент, жизненное испытание. Он изображал актера в декорациях из папье-маше. Все звучало фальшиво, но Мартин делал вид, что полностью включился в игру. Ведь может же иногда вымысел взять верх над реальностью, разве нет?

Они пошли за какими-то покупками в индийский магазинчик «Night and Delhi»[35], расположенный на углу их улицы, и там Джону стало плохо. Мартин увидел, как отец внезапно рухнул на пол. Эта картина врезалась ему в память. В голове у него она немедленно соединилась со зрелищем рушащихся нью-йоркских башен-близнецов, уничтоженных несколькими месяцами раньше. Позже он был не способен объяснить себе, почему связал два события, личное и общечеловеческое; однако возникал именно этот образ – немыслимого падения. Мартин кинулся к отцу. Джон, остававшийся в сознании, попытался улыбнуться; улыбка из детского набора для создания иллюзий. Но уже невозможно было делать вид, что все в порядке. Всего минутой раньше еще сохранялись остатки видимости. Они ходили вдоль полок, и Джон сказал сыну:

– Не забудь взять свои любимые йогурты…

Да, это была последняя фраза, которую он произнес, перед тем как упасть; последняя фраза из нормальной жизни.

Мартин держал отца за руку. Бакалейщик-индиец, которого они прекрасно знали, принес стакан воды, но быстро сообразил, что этого недостаточно. Необходимо вызвать помощь. С нездоровым любопытством, смешанным с сочувствием, клиенты сбились в кучу вокруг лежащего на полу человека. Женщина стала щупать ему пульс, сказала, что она врач, потом замолчала. Бросила на Мартина беглый взгляд, погладила по волосам; спросила, в какой школе он учится, мальчик вежливо ответил. Через несколько минут у дверей магазинчика затормозила «скорая». Оттуда вылезли два фельдшера и устремились к Джону. Они задали ему несколько вопросов, ответы были едва слышны. Различить можно было только слабое «мой сын…». Тогда один из фельдшеров повернулся к Мартину и спросил:

– Это твой папа?

Тот кивнул, и мужчина предложил отойти в сторонку и поговорить. Ребенок не хотел покидать отца, и фельдшер его успокоил:

– Ты же видишь, мой коллега прекрасно о нем позаботится. Он очень внимательный.

– …

– Мы ненадолго отойдем. Все будет хорошо…

Он выдал несколько успокаивающих фраз, чтобы подготовить следующий этап:

– Мы увезем твоего папу, чтобы провести обследование. Просто для проверки, ничего серьезного. Кто-нибудь может за тобой прийти?

– Я не знаю.

– А где твоя мама?

– В Париже.

– Так, понятно. А какой-нибудь другой член семьи может прийти?

– Нет, у нас здесь никого нет.

– А какой-нибудь школьный друг? Мы могли бы позвонить его родителям…

– Я не знаю…

Логистический допрос продлился еще немного и зашел в тупик. И это чувство Мартин тоже никогда не забудет: некуда идти, непонятно, что делать. В конце концов он назвал Розу, свою бывшую няню. Когда отца увозили, он хотел поехать вместе с ним в больницу, но в этом ему было отказано. Нельзя же потом оставить ребенка одного в больничном коридоре или в приемном покое. Мартин настаивал, пришлось удерживать его силой.

И Мартин остался в магазине, с женщиной, которая щупала пульс у отца. Бакалейщик предложил ему конфеты. Взрослые не знали, как скоротать время ожидания. Наконец прибыла запыхавшаяся Роза и обняла Мартина. «Как он вырос, уже почти юноша», – подумала она, внезапно почти смутившись своего порыва.

– Мы проведем чудесный вечер, как раньше, – заверила она.

Но ничего уже не могло быть как раньше. Почему с ним говорят как с ребенком? Почему не признают, что это серьезно? Почему обещают чудесный вечер, когда отец умирает? Перед самым уходом Мартин направился к полке с йогуртами и взял свои любимые. Окружающие восприняли этот жест как сравнительно спокойное возвращение к обычной жизни, но на самом деле мальчик лишь исполнил то, что в последний момент велел отец. Бакалейщик сказал, что йогурты в подарок, и Мартин ушел с Розой. По дороге домой она попыталась заговорить о чем-то другом, спросила, как дела в школе, в конце концов перешла на вечно пасмурную погоду. Мартин молчал; у него перед глазами, словно закольцованная пленка, раз за разом прокручивалась картина, как падает отец. Едва зайдя в дом, он позвонил матери, та сказала, что приедет утром первым же поездом; еще она поговорила с Розой, дала той какие-то нелепые указания, лишь бы побороть ощущение, что сама она находится так чудовищно далеко.

Весь вечер Мартин названивал в больницу, и ему неизменно отвечали, что пациент на обследовании. Так вот что значит быть больным: тебя обследуют. Роза предложила посмотреть мультфильм или поиграть в «Монополию», как раньше, но Мартин предпочел отправиться в постель. Что-то смущало его; ему хотелось, чтобы вечер быстрее закончился. Два года назад он сказал отцу, что уже достаточно вырос, чтобы обойтись без няни. Истина была в другом: он хотел избавиться от всех токсичных воспоминаний. Для него Роза была связана с кастингом. Если бы не ее поспешный отъезд, ничего бы не случилось. Мартин искал виновников своего несчастья.

4

На следующее утро Жанна прибыла в Лондон. После расставания с мужем она ни разу сюда не возвращалась. На выходе из вокзала на нее нахлынули десятки образов, точно воспоминания смирно поджидали ее на границе. Бросив вещи в квартире, она поехала в больницу. Новости были малоутешительные. Войдя в палату, она взяла за руку того, кто был ее мужем, и он подумал: «Значит, единственный способ увидеть женщину, которую я люблю, – оказаться при смерти».

После полудня Жанна ждала сына у школьной ограды. Она ощутила, до какой степени ей этого не хватало; они с Мартином в Париже пережили множество хороших моментов, но целый пласт его жизни оказался для нее недоступен. Она почувствовала, что выбита из колеи тем, что в жизни собственного ребенка знает только субботы и воскресенья. Заметив сына, она махнула ему рукой, чуть заметно, словно боялась его побеспокоить. Увидев ее, он на мгновение забыл о трагических обстоятельствах ее приезда, и его сердце подпрыгнуло от гордости: мать пришла за ним в школу.

Вечером, поцеловав засыпающего сына, Жанна долго сидела в гостиной. Окутанная полутьмой, она вспоминала сцены давней семейной жизни. Видела во всех подробностях их первую ночь в этой квартире; перед ней снова громоздились коробки – те же, которые вскоре предстояло снова заполнить. Хотя последние совместные годы казались ей тягостными, она позволила радостным картинам завладеть ее сознанием. Все было здесь, такое близкое. Она видела Джона, как он сидит на полу в гостиной среди чертежей и набросков, бормочет