Дары ненависти - Яна Горшкова

Еще одно утро, еще один рассвет, еще один день. Когда ты чувствуешь первые лучи солнца, даже если светило сокрыто за непроницаемой толщей облаков, так, словно кожи нет совсем. Больно, нестерпимо больно, ослепительно больно, и эта боль такая восхитительная, такая сладкая, доводящая до экстаза. Она означает – ночь была так темна, что смерть снова заблудилась и сбилась с пути. Но ты проживешь еще один день, а кто-то из немногочисленных сородичей ушел навсегда.

К полудню в Янамари явился тив Удаз собственной персоной, подтвердив подозрения. Вот уж кого Джона видеть не хотела. Совсем-совсем, а лучше вообще никогда-никогда. И если столичные эсмонды умели скрывать свои чувства за маской равнодушия, то в провинции не только нравы были проще, но и манеры значительно грубее.

Как эта… зверушка может быть графиней и владетельницей Янамари? Как Император допустил такую ошибку? Куда смотрел Эсмонд-Круг? Подобными вопросами задавались все местные тивы и аннис вот уже восемнадцать лет подряд. Удазу всего лишь хватало ума не испрашивать каждый раз Оправдательную Оркену – решение Эсмонд-Круга о невиновности Джоны в злокозненном колдовстве и о признании за ней права наследовать титул и земли своего отца. Нет, разумеется, демонстрировать тончайшей выделки пергамент, подписанный лично тивом Херевардом, удовольствие необыкновенное, еще приятнее – наблюдать за сменой выражений на породистой морде преподобного, но тогда придется вспоминать все обстоятельства получения этого документа. А не хочется. Совсем-совсем. Во-первых, он говорит не столько о невиновности, сколько о беззащитности Джоны. Как не могла она причинить вред своей родне, так и не под силу графине-шуриа не только заколдовать или сглазить, но даже глаза отвести недругу. У тива Удаза в одном мизинце больше магической силы, чем во всей леди Янамари вместе с одеждой, туфлями, шпильками в волосах и кольцами на пальцах. И это, что ни говори, крайне обидно и в чем-то очень несправедливо.

– Добрый день, миледи, – буркнул тив, делая вид, будто кланяется, а на деле сметая несуществующую соринку с подола своего темного одеяния. – У меня к вам неотложное дело. Даже два.

– Я вас внимательно слушаю, преподобный.

– Мне сказали, что колодцу около Синиц нужен новый сторож.

Смешно и глупо, что с такой мелочовкой разбирается не какой-нибудь управляющий, а лично владетельница Янамари. Но что сделаешь, если леди Джойана – существо ущербное во всех отношениях – женщина и притом шуриа, а ее сын – несовершеннолетний. Но, в самом-то деле, не ехать же специально в Дейнл, в столицу графства, чтобы уладить вопрос с колодцем?

Диллайн изо всех сил старался не смотреть в глаза графине. Боялся скверны, которая, по авторитетному мнению эсмондов-богословов, исходит от шуриа, словно запах кожи и волос. Кстати, от Джоны после легкого завтрака пахло исключительно орехами и ванилью. Но кто знает этих одержимых, может, их эта самая «скверна» только так и пахнет?

Это же хорошо, что тив Удаз одержим всего лишь Благочестием. По сравнению с Нетерпимостью сущие мелочи, честное слово.

– И полное очищение ему тоже необходимо, – подтвердила Джона.

Тив закатил золотистые очи, прикидывая цену:

– Это будет стоить…

«Шиш тебе!»

– Синичане заплатят, – невозмутимо отрезала графиня.

– Они не настолько богаты, миледи.

– Пусть скинутся в общий котел.

– Но…

– Преподобный, – солнечно улыбнулась леди Янамари. – Если вы запамятовали, то я осмелюсь напомнить, что синичане пожелали самостоятельно выбрать Сторожа Колодца, отклонив последовательно троих моих кандидатов. Я не возражала. Но теперь моей вины в том, что их выдвиженец забавы ради осквернил колодец, нет и быть не может. И платить за очищение я тоже не буду. – Она развела руками. – Или облагодетельствуйте их задаром, или пусть пьют заразную тухлятину.

Очищенный магией диллайн колодец гарантировал округе не только хорошую воду, но и защиту от смертельных болезней, вроде той же холеры. Кому охота помирать, когда, уберегаясь от опасностей, можно прожить… А собственно говоря, никто – ни премудрые эсмонды, ни посвященные ролфи, ни духи – не ведал сроков человеческой жизни. Коль перевалил годами за первые три десятка, то при крепком здоровье, разуме и удаче можно жить, жить и жить… Так уж прихотливо распорядились боги, чтобы жизнь смертных не имела предельной грани. Вилдайру Эмрису, Владыке Архипелага, сколько уже лет? Пятьсот! Аластару чуть больше трехсот, а тиву Хереварду перевалило за тысячу. Простолюдины, понятное дело, до таких годов не доживают – мрут от болезней, ран, родов, яда и войн, а грязная вода в оскверненном колодце может существенно сократить даже эти сроки. Синичанам придется раскошеливаться, раз уж выбрали в Сторожа такого идиота.

Тив от злости, похоже, губу прокусил. Теперь ему придется выбивать по медяку с каждого двора, унижаться, объясняться. И все из-за богомерзкой шуриа. И, как назло, наглая тварь одета настолько сдержанно, что даже придраться не к чему. Прямо-таки не светская распутница, а пристойная женщина. Воротник-стойка под самый подбородок, волосы спрятаны под строгий чепец, ни румян, ни помады. Безобразие какое!

Глаза тива налились злобной желтизной, пальцы сжали подлокотники кресла так сильно, что костяшки побелели. Вот что значит полукровка! Пусть золотая кровь диллайн в нем верх взяла, даровав магическую силу, но оставшаяся от ролфи часть сильно подкачала по части самоконтроля. Впрочем, разве пошлют в провинцию чистокровного эсмонда, способного Силой и Словом Предвечного творить чудеса? Нет ведь. В Янамари, в сельскую глушь, в безвестность отправится такой вот тив-смесок, одержимый Благочестием, чтобы страдать от общего несовершенства мира и выносить капризы сквернавки-шуриа.

– Какое же второе дело, приведшее вас ко мне, преподобный? – напомнила Джона, устав созерцать недовольные гримасы священника-мага.

– Сегодня умерла госпожа Хилини, – почти с радостью сообщил Удаз.

Ну, разумеется! Еще одной шуриа, еще одним воплощенным непотребством в глазах Предвечного стало меньше. Как же тут не радоваться?!

Давным-давно ролфи пришли и завоевали земли шуриа, так давно, что не отыскать ныне полей тех битв, истлели кости павших воинов, рассыпались в труху их доспехи и знамена, а кровь ролфи и шуриа давным-давно смешалась в жилах их потомков, но старая ненависть, она никуда не делась за минувшие столетия. И Элишва пересказывала единственной дочери историю о роковой смерти Удэйна-Завоевателя, существенно отличающуюся от той, которой потчевали Джониных сестер и братьев их матери. Так всегда бывает, и никто не знает, на чьей стороне истина, и, главное, не желает знать. Какая разница, попал ли князь-ролфи в плен раненым или его околдовали коварные шуриа, убили ли его при попытке ворожить или специально принесли в жертву? Если есть повод ненавидеть и возложить всю вину на кого-то другого, то кому нужна правда? А правда такова – ролфи покорены диллайн, а частью загнаны на бесплодные острова в холодном северном море, а шуриа – прокляты и медленно умирают.