Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках - Кадзуо Исигуро

Я от природы ранняя пташка, но тут же убедился, что завтрак в кафе равносилен кошмару: одному подай вот такие яйца, другому — вот эдакие тосты, и все в итоге переваривается и подгорает. И я взял себе за правило раньше одиннадцати не появляться. Пока внизу творился кавардак, я открывал у себя в комнате большое окно-фонарь, усаживался на широкий подоконник и, любуясь живописными далями, брался за гитару. После моего прибытия погода по утрам стояла особенно ясная, и у меня возникало восхитительное ощущение, будто можно смотреть в окно бесконечно и, когда я касаюсь струн, звуки долетают во все концы страны. И лишь повернувшись и высунувшись из окна, я видел внизу террасу кафе и снующих туда-сюда посетителей с собаками и детскими стульчиками на колесах.

Я не был чужим в этих местах. Мы с Мэгги выросли в нескольких милях отсюда, в Першоре, и родители часто водили нас гулять на холмы. Прогулки эти не особенно мне нравились, и, когда подрос, я стал от них отказываться. Но в то лето я чувствовал, что на всей земле нет места краше, что и прежде, и сейчас меня связывают с этими холмами невидимые нити. Может, причина отчасти заключалась в том, что наши родители разошлись и уже довольно давно серенький домик напротив парикмахерской перестал быть «нашим» домом. Как бы то ни было, знакомую по детству клаустрофобию сменила к тому времени привязанность к этим местам и даже ностальгия.

Я повадился бродить по холмам чуть ли не каждый день, а когда не предвиделось дождя, брал с собой гитару. Особенно я полюбил Столовый и Крайний холмы в северном конце гряды, которые обходили стороной экскурсанты. Иногда там не попадалось вообще ни души, и я бывал часами предоставлен собственным мыслям. Я словно бы впервые открывал для себя холмы, и новые песни так и теснились в голове, просясь наружу.

Но работать в кафе было совсем другое дело. Готовишь салат — и тут слышишь чей-то голос или видишь, как приближается к стойке чье-то лицо, и мигом оказываешься в прошлом. Частенько ко мне подходили старые знакомые родителей и пытали меня насчет моих дел. Приходилось вешать им на уши лапшу, пока они не поймут, что лучше оставить меня в покое. Обычно они отступались со словами вроде: «Ну что ж, по крайней мере, ты хоть чем-то занят» — и при этом указывали кивком на ломтики хлеба и нарезанные помидоры, а потом уносили чашку с блюдцем к себе за столик. А то появлялся кто-то из школьных знакомых и заговаривал новым, «университетским» голосом: разбирал по косточкам умными словами очередной фильм про Бэтмена или заводил речь о настоящих причинах мировой бедности.

На самом деле я ничего не имел против. Некоторых из этих людей я даже искренне бывал рад видеть. Но в то лето забрела в кафе и одна особа, при виде которой у меня внутри похолодело. Мысль убежать в кухню пришла слишком поздно — я уже был замечен.

Эта особа была миссис Фрейзер, или Ведьма Фрейзер, как мы ее называли. Я узнал ее, как только она с грязным маленьким бульдогом вошла в кафе. Мне захотелось сказать ей: «С собаками нельзя», хотя посетители, покупавшие что-то навынос, никогда не оставляли собак снаружи. Ведьма Фрейзер была моей учительницей, когда я ходил в школу в Першоре. К счастью, она ушла из школы еще до моего перехода в шестой класс, но тем не менее все мои школьные воспоминания омрачены ее тенью. Если не считать миссис Фрейзер, в школе было не так уж плохо, но она с самого начала заимела на меня зуб, а чем может защитить себя одиннадцатилетний ребенок? Она прибегала к тем же уловкам, что все злонамеренные учителя: к примеру, задавала мне на уроке как раз те вопросы, на которые, как она догадывалась, я не знал ответа, или поднимала меня на смех перед всем классом. Впоследствии каверзы сделались более изощренными. Помню, однажды, когда мне было четырнадцать, новый учитель, мистер Трэвис, как-то в классе перебросился со мной шутками. Пошутил не надо мной, а вместе со мной, весь класс смеялся, и я был доволен. Через пару дней я шел по коридору и навстречу мне попался мистер Трэвис с нею. Она меня остановила и устроила мне разнос то ли за домашнее задание, то ли за что-то еще. Идея была в том, чтобы внушить мистеру Трэвису, будто я «хулиган», и если он отнес меня к числу мальчиков, достойных его уважения, то совершил тем самым большую ошибку. Не знаю отчего — может, из-за солидного возраста миссис Фрейзер, — другие учителя не догадывались, что она собой представляет. Они все принимали за истину каждое ее слово.

В тот день, войдя в кафе, Ведьма Фрейзер явно меня заметила, но не улыбнулась и не окликнула. Заплатила за чашку чаю и пакет печенья с кремом и отправилась на террасу. Я думал, на том все и кончится. Но чуть погодя она вернулась, поставила на прилавок пустую чашку и блюдце и сказала: «Раз вы не желаете убрать со стола, я сама принесла посуду». Эти слова она сопроводила взглядом немного более долгим, чем принято в таких случаях, — взглядом, в котором было, как встарь, написано: эх, смазать бы тебя по роже, — и удалилась.

Вся моя прежняя ненависть к старой мегере воспрянула ото сна, и когда вернулась Мэгги, я просто кипел. Она сразу это заметила и спросила, в чем дело. На террасе сидело несколько посетителей, но внутри никого не было, и я дал себе волю, обзывая Ведьму Фрейзер самыми распоследними, заслуженными ею словами. Дав мне успокоиться, Мэгги сказала:

— Она больше никакая не учительница. Она просто грустная старая дама, которую оставил муж.

— Ничего удивительного.

— Но ты мог бы ее хоть немного пожалеть. Ушла с работы, думала пожить в свое удовольствие, и тут муж бросает ее ради женщины помоложе. А теперь ей приходится в одиночку содержать гостиницу, которая, как говорят, вот-вот прогорит.

Я от души порадовался этим известиям. Вскоре я и думать забыл о Ведьме Фрейзер, потому что вошла группа посетителей и нужно было приготовить для них гору салата из тунца. Но через несколько дней, болтая с Джеффом на кухне, я узнал от него дополнительные подробности — к примеру, как муж Ведьмы Фрейзер, сорока с лишним лет, уехал со своей секретаршей, как гостиница Фрейзеров вначале работала неплохо, а теперь земля полнится слухами, что клиенты требуют обратно деньги или же отказываются от номера сразу по прибытии. Однажды я видел эту гостиницу: помогал Мэгги делать покупки в мелкооптовом магазине, и мы проезжали мимо. Гостиница Ведьмы Фрезер располагалась прямо по пути, на Элгар-рут. Это было довольно основательное строение с гранитной облицовкой и вывеской «Молверн-Лодж».

Но хватит уже о Ведьме Фрейзер. Я вовсе не зациклен на ней и ее гостинице. Все это я изложил единственно из-за того, что случилось позднее, когда приехали Тило и Соня.

Джефф в тот день отправился в Грейт-Молверн, и мы с Мэгги вдвоем держали оборону. Время ланча миновало, самая горячка кончилась, но, когда вошли фрицы, у нас еще было по горло работы. Услышав их акцент, я тут же сказал себе: «Фрицы». Я не расист. Просто, когда стоишь за прилавком и надо запоминать, кто не выносит свеклы, кому нужно побольше хлеба, чей заказ в чей счет вписывать, поневоле отмечаешь в людях типичные черты, присваиваешь им клички, фиксируешь физические особенности. Козья Морда заказывает крестьянский бутерброд и два кофе. Уинстон Черчилль с женой — багеты с тунцом и майонезом. Такая технология. Так что Тило и Соня были для меня фрицы.