Дьюри, или Когда арба перевернется - Нодар Хатиашвили

Вначале мне показалось, что то, чему меня хотела научить Марта, выполнить проще простого, но, увы. Сколько я ни пыталась делать вид, что не замечаю идущих мне навстречу людей, свободно пройти мимо них мне не удавалось. Вечно я оказывалась помехой для пешеходов. Только спустя несколько месяцев тренировки я поняла, что уступят тебе дорогу прохожие только тогда, когда поймут, что ты никого не видишь и уступать дорогу никому не собираешься. Это оказалось не так просто, как мне поначалу думалось.

Чтобы пройти поперёк людского потока, словно нож в масле, надо было иметь такое душевное состояние, которое позволяет тебе садиться где попало, и как попало. Есть свой завтрак в окружении товарищей, не предлагая никому ни кусочка, и при этом чувствовать все его вкусовые особенности, целоваться в самых людных местах и получать удовольствие и т. д.

К этому выводу я пришла, конечно, не сразу. Помню, как-то раз, Марта тащила меня за руку поперёк потока людей. Мешала людям я, а не Марта, хотя она держала меня за руку и волокла за собой. Я так устала от напряжения, что в душе проклинала выигранные секунды, тем более что мы никуда не спешили. Тогда у меня в душе остался неприятный осадок, будто я кого-то обокрала или обхамила.

Я прекрасно понимала, что мне надо было пристать куда-то. Дома у меня уже не было, и не только потому, что меня там не хотели видеть, а потому, что я его ненавидела. А тот мир, в который я попала, хоть мне и не нравился, но притягивал своей новизной и простотой отношений. Среди подруг и знакомых Марта была хоть и глупа как гусыня, но всё-таки она была довольно мирным существом, в котором было хотя бы несколько сдерживающих центров, кроме неуёмного желания – хочу.

Однажды мы слонялись с Мартой по городу и случайно остановились возле большой афиши ежегодной цветочной ярмарки. Афиша была так же, как и в тот раз, цветная, броская, но я тогда не почувствовала ничего, кроме желания поскорее уйти от неё подальше.

– Хочешь, поедем на выставку? – поворачиваясь ко мне, спросила Марта. Я так решительно отказалась, что Марта сразу перевела разговор на другую тему. Однако при прощании она всё же спросила меня:

– Почему ты так покраснела? Ты что, воруешь цветы?

Что я ей могла тогда ответить? Врать не хотелось, а правду я никак не могла сказать, не хотелось обижать. А понять меня Марта не смогла бы ни за что на свете.

Я знала, что всему на свете приходит конец, и моей вольной жизни тоже, но не была готова к переменам. Один ненастный день загнал меня довольно рано домой. И вдруг я не застала Ицу дома. От страха, что всё возвращается, я выбежала на улицу. В этот день мне некуда было идти. Я пошаталась по улицам, продрогла и вернулась домой. Ица была дома и возилась с Яном, который улыбался ей. Только сейчас я обратила внимание, как он похорошел и вырос. Мне даже захотелось с ним поиграть. Впервые за многие месяцы я вдруг почувствовала, что рады моему приходу. Ица даже спросила меня, где я была, и даже заметила, что я совершенно замёрзла, и предложила выпить горячего чаю. Пока я играла с Яно, Ица приготовила чай, накрыла на стол и, напоив меня прекрасным чаем с малиновым вареньем, моим любимым, даже поцеловала меня в самую макушку. Я просто растаяла. Я не понимала, почему вдруг такие нежности, но была рада, я соскучилась по вниманию, заботе и всему, что называется… ну, как это там… по простым человеческим отношениям.

Две недели длилась идиллия. Всё это время я уже спешила домой сразу после школы, и каждый раз Ица одаривала меня разными знаками внимания. Ица была неистощима на знаки внимания, и я впервые увидела, как много вещей, оказывается, мне нравятся. И как мы обе были рады, я её подаркам и вниманию, она – моей реакции. За это короткое время я поняла, как немного усилий надо предпринять людям, чтобы доставить радость другому человеку, но никак не могла понять, почему она так раньше не поступала? Ведь и она вся светилась от моей реакции, а порой даже больше меня? Долго над этим думать у меня не хватало терпения, и я решила поступать так же. Это оказалось не так уж просто. У меня не было денег для больших подарков, которые могут доставить всем удовольствие, а маленькие подарки могут доставить удовольствие только тем, для кого это не пустяк. Однако при этом очень важно знать, кому и что преподносить. К своему удивлению, я абсолютно не знала свою мать, ни её привычек, ни её вкуса. А на то, чем она пользовалась: перчатки, шляпки, духи и так далее, у меня не было денег. Несколько дней я обдумывала, чтобы сделать для мамы приятное, но так и не смогла ничего придумать. Тщетность своих усилий я объясняла полным непониманием и незнанием своих родителей, но так как потребность испытать чувства, которые так естественны были в этой прекрасной женщине, была непреодолима, я решила сделать сюрприз Марте. Кого-кого, но её, мне казалось, я хорошо знала. В тот день мама подарила мне коробочку конфет „Raffaello“. Конфет было всего три штучки, но они были красиво упакованы и выглядели аппетитно. Эти конфеты мне тоже нравились, как и Марте, и я решила съесть только одну, а оставшиеся съесть с Мартой. Вечером, страдая от желания съесть и вторую, я решила, что за подарок, если я стану есть его вместе с Мартой. Надо было тогда дарить две. А две дарить не хотелось. Во-первых, в коробочке не дашь, сразу видно, что я уже одну съела, а во-вторых, я не была уверена, что Марта предложит мне попробовать другую. Поэтому я съела её сама.

На другой день я раньше обычного была в школе. Марта опаздывала. Я стояла у дверей класса, и если бы не учительница, которая как раз входила в класс, я бы совсем не пошла на урок, а дожидалась бы Марту, но как говорят: судьба играет человеком. Я пошла в класс. Марта опоздала на урок. Я с трудом дождалась звонка на перемену. Вслед за учительницей мы, как обычно, вылетели из класса. Я подбежала к Марте, которая говорила с кем-то из мальчиков. Я начала подталкивать Марту в спину, чтобы увести её в конец коридора. Вначале она пыталась вырваться но, чувствуя, что ей это не удаётся, сдалась, покорно двигаясь мимо с любопытством глазеющих на нас учеников. Оказавшись в углу коридора, я освободила её. Марта, облегчённо вздохнув, повернулась ко мне лицом и удивлённо посмотрела на меня:

– Что тебе надо?

Я растерялась и сунула ей конфету. Откусив половину и жуя её как картошку, она, едва шевеля языком, с набитым конфетой ртом, пробубнила:

– Что с тобой?

– Ничего, – ответила я упавшим от разочарования голосом.

– Откуда это? – жуя конфету, спросила она.

– Да так, – нехотя ответила я и пошла по направлению к классу.

– Ты чего? – догнав меня, спросила Марта.

Я пожала плечами, в знак того, что со мной всё в порядке. Я злилась на себя. Мне хотелось плакать.

– Эх! Моя дорогая девочка, и дарить надо уметь, – не то с грустью, не то с досадой подумал Дьюри, отодвигая рукопись Чиллы под натиском своих дум.

– Я тоже не умел дарить и не научился до старости. Мукой искать подарок, а ещё большей преподносить. Я не дарил, я избавлялся от подарка. А вот Ица умела… Я помню, как она из трёх конфеток сделала для тебя праздник. Был прекрасный солнечный день. В тот день я почему-то раньше пришёл после работы. Не застав ни Ицы, ни детей во дворе, я пошёл искать их и нашёл Ицу и тебя в детской. Комната была убрана с ещё большей тщательностью, чем обычно. На столе, покрытом белой скатертью, стояла бледно жёлтого цвета изящная ваза с astromelia. Занавеска на окне висела так, что луч солнца, как прожектор, освещая вазу с цветами, падал на Ицу, перед которой стояла ты, зачарованная, с маленькой упаковкой конфет „Raffaello“. Комната была заполнена праздником, как светом. Я стоял в дверях и не верил своим глазам. Всё было как обычно, но только сегодня я чувствовал праздник. Я стал лихорадочно вспоминать дни рождения детей, Ицы, ни один не приходился на этот день. И впервые за долгие годы я увидел, как ты целуешь свою мать, стесняясь чувства. Чтобы не мешать вам, я тихо вышел. Вскоре пришли дети, стало шумно во дворе, где я сидел на скамейке, и только тогда понял, что напрасно не зашёл в комнату. В который раз я упустил возможность поговорить как с Ицей, так и с тобой. Некоторые приписали бы моей трусости, но, поверь мне, моя дорогая, хотя бы в этой ситуации, моя нерешительность связана не с трусостью, а с деликатностью. Я думал только о вас. Я боялся нарушить ваш праздник. Дьюри от волнения резко встал, забыв, что на коленях спит Цили, которая, упав на пол, мяукнула и бросилась во тьму. Дьюри от неожиданности вздрогнул и снова сел. Закрыв глаза, он постарался успокоиться. Сердце билось учащённо, но не помнил, о чём он думал, вставая. Вскоре сердце успокоилось, и он продолжил читать.»