Не расстанусь с Ван Гогом - Екатерина Островская

Вечером Саша проснулся, и то, что произошло накануне, показалось тяжелым сном, оставившим неприятный осадок. Но тяжесть эта продолжала давить на сознание, думать о чем-то другом не получалось. Принимая душ, Саша пытался работать над образом белогвардейского офицера, роль которого ему предложили в новом проекте. Вспомнил даже стихи Набокова, которые читал на вступительных экзаменах. Захлебываясь струями воды, декламировал:

Бывают ночи, только лягу,

В Россию поплывет кровать.

И вот меня ведут к оврагу,

Ведут к оврагу умирать…

Но сердце, как бы ты хотело,

Чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

И весь в черемухе овраг.

После этих строк стало совсем тошно: ведь его тоже обещали убить. Разоренов, конечно, поможет выкрутиться. А вдруг нет?

Прокурор прибыл ровно в семь. Уселся у сервированного на четверых стола, взял стакан, наполненный виски со льдом, пригубил, поставил обратно, подцепил вилкой белый груздь и, хрустя им, начал говорить:

– Банк проверили. Ты прав, там не все чисто. Владельцы – частные лица. Основной акционер – Багров, он же является председателем правления. На него много чего есть, и дважды заводилось дело, но каждый раз закрывалось. В криминальном мире личность известная, просто так угрожать не будет.

– Ну, и что теперь? – спросил Холмогоров, чувствуя, как быстро тает уверенность.

– Да ничего, – равнодушно пожал плечами Разоренов. – Назначу ему встречу, поговорю, скажу, что проблем у него скоро появится выше крыши – прокуратура займется им самим и, соответственно, его банком. А перед этим к нему придет налоговая, начнет проверку, заморозит счета… Там есть что копать. Поднимем закрытые дела и отправим на доследование. На встречу придется и тебя прихватить, чтобы он не смог отговориться, будто незнаком с тобой. Пусть пообещает не иметь к тебе претензий, а мы закроем глаза на другие его делишки…

– Может, как-нибудь без меня обойдетесь?

Прокурор покачал головой.

– А как мы докажем, что Багров на тебя наехал? Да ты не бойся, дел-то на пять минут. К тому же я возьму с собой группу поддержки.

Холмогоров больше не стал ничего спрашивать.

Разоренов снова взял стакан с виски.

– Хочешь, сказку расскажу?

Зачем-то посмотрел на свои часы и начал:

– Жил-был один человек. Жил хорошо. И вот один раз его вызвали в прокуратуру. Вечером, как ни странно, он вернулся домой живым и невредимым. Но только очень бедным.

Прокурор сделал глоток.

– А дальше-то что? – поинтересовался Холмогоров.

– А все, – широко улыбнулся гость, – это сказочка со счастливым концом.

– Я знаю другую сказку, тоже со счастливым концом, – попытался изобразить веселье Саша. – Один мужик попал под трамвай, и ему отрезало две руки и две ноги. А все остальное у него осталось.

– Типа того, – кивнул Разоренов и расхохотался.

Мастерская Павла располагалась под самой крышей нового дома, который стоял на берегу Финского залива. Когда поднялись на лифте и вошли внутрь, Надя поразилась размерам помещения и стеклянной стене, за которой светило солнце. Она даже не посмотрела на работы, висевшие на других стенах, сразу подошла и посмотрела в заоконное пространство. Увидела похожий на террасу огромный балкон, за которым расстилалась снежная равнина с разбросанными на ней темными точками любителей зимней рыбалки. Вдоль горизонта неслись маленькие треугольники парусов: на льду залива, судя по всему, шли соревнования буеристов.

– Живут же люди… – восхитилась она и только после этого обернулась, чтобы посмотреть на работы хозяина мастерской.

И замерла. То, что открылось взору, поразило. Надя молчала какое-то время, потому что боялась произнести слова неточные, несоответствующие и принижающие ее ощущения, внимательно рассматривала полотна. Но сказать что-то было надо, и она тихо произнесла:

– Мне нравится.

Обернулась к Павлу, увидела его лицо и добавила еще тише:

– Очень.

Уже находясь дома, Надя вспомнила его взгляд и поняла: Павел ждал от нее именно этих слов. Но ведь она могла сказать что-то иное, например, что является специалистом по театру, а не искусствоведом, поэтому не очень хорошо разбирается в живописи. Однако же ей понравилось, зачем тогда скрывать свои чувства? Хотя нет, не чувства – ощущения. Чувство – это нечто большее.

Павел очень талантлив, это стало ей понятно сразу, как только взглянула на его картины. Они все буквально светились авторским отношением к окружающему миру, а тот на работах Павла солнечный и добрый. Оттого и картины хотелось назвать добрыми. Может, доброта картин – проявление основной черты характера самого автора?

Что она вообще знает о нем? Елена Юрьевна не слишком много рассказывала о внуке, а Надя и не расспрашивала. Знает только, что Павел с самого детства тянулся к краскам, очень много рисовал. Талант в нем признали сразу. Он учился, потом бросил, когда родители погибли в авиакатастрофе, и сам поэтому не любит летать, предпочитает поезд. Как-то Радецкая проговорилась, что теперь Павел живописью не занимается постоянно, однако у него огромная квартира-мастерская в дорогом доме, под самой крышей.

И это все, что Наде известно о нем? Вроде да. Кроме того, что Павел очень часто улыбается, глядя на нее, и улыбка у него очень обаятельная. А был ли он женат? Ведь ему явно за тридцать. А может, он и сейчас в браке состоит? От этой мысли почему-то стало не по себе. Нет, этого не может быть. А вдруг… Нет, нет. И вообще, не надо думать о нем. Надо думать о Елене Юрьевне и желать ей полного выздоровления. Почему, собственно, мысли так часто обращаются к нему, человеку, еще совсем недавно незнакомому ей?

Зазвонил телефон. Оказалось, что Бровкина решила поинтересоваться, как себя чувствует ее подруга. Сама она говорила в трубку бодро и весело.

– Ты одна дома? – уточнила Надя.

– Нет. Иван Семенович у себя в комнате говорит по телефону.

– У себя? – удивилась Надя. – То есть вы живете в новой квартире, о которой ты мне рассказывала как о мечте? Значит…

– Просто я очень боялась сглазить, мне и самой пока не верится. И потом, сейчас столько завистников вокруг.

Татьяна продолжала говорить, что-то рассказывала и хихикала, довольная своими шутками и тем, как складывается ее жизнь. Только Надю это мало интересовало, она держала трубку возле уха и смотрела на стену, где висел небольшой квадратик чужого пространства, чужой жизни и чужой боли – картина Ван Гога. Но даже это полотно сейчас не очень волновало. Она вспоминала Павла и то, как он смотрит на нее, как улыбается.

Уже после разговора Надя задумалась о словах Бровкиной про завистников. Не причисляет ли Татьяна к таковым и ее?