Затерянная в Париже - Барбара Картленд

— Простите, но мне, пожалуй… уже хватит… — сказала она. — Я не привыкла пить ничего, кроме… воды.

Уголки рта герцога изогнулись:

— Шампанское — вода Франции.

— Мне это всегда говорили, — ответила Уна. — Но, боюсь, оно ударит мне в голову.

— Такое уже случалось раньше? Она рассмеялась.

— Никогда, но я никогда и не пила больше, чем один глоток. Мне будет очень стыдно, если я почувствую головокружение или буду вести себя как дурочка.

— Стыдно? — переспросил герцог.

— Мне кажется, пьянство — это ужасно, потому что оно приводит к разрушению личности, — сказала она совсем другим голосом.

Говоря это, она вдруг вспомнила пустые бутылки в студии отца и странную картину с пятнами, стоявшую на мольберте.

Герцог догадался, о чем она думает. Он вспомнил, что Дюбушерон говорил ему — ее отец умер, будучи мертвецки пьяным.

Герцог сел в кресло и спросил:

— Сейчас, поселяясь у меня, что вы намереваетесь делать?

Задавая этот вопрос, он очень хорошо представлял, как бы ответила Иветт, и ему было очень интересно, как долго эта девушка будет прикидываться совершенно невинной.

Уна в совершенной растерянности смотрела на него.

Затем, немного неуверенно — он ведь так и не предложил ей — она опустилась на краешек стула.

Она немного помолчала, и вдруг ее лицо изменило выражение.

— Я… все поняла… — сказала она. — Вы, наверное, думаете, что я совсем… глупая…

— В каком смысле? — спросил герцог.

— Я сказала месье Дюбушерону, что мне необходимо найти какую-нибудь работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь, но мне и в голову не приходило, что можно найти работу у вас.

— И что же вы предполагаете делать для меня? — спросил герцог.

— Я… не совсем… уверена… — ответила она. — Когда я сидела в студии и ждала, пока месье Дюбушерон продаст папину картину, я решила, что единственное, чем я могу заниматься, — это учить детей английскому языку. Но потом…

Она замолчала, и герцог ее поторопил:

— Что вы решили?

— Я испугалась, что выгляжу слишком… молодо.

— А что же вы все-таки собираетесь делать для меня?

— Я могу писать ваши письма. У меня очень красивый почерк.

— У меня прекрасный управляющий, который с этим справляется, — ответил герцог. — А если возникнет необходимость, у него есть секретарь, которого специально наняли для этой работы, если мне не изменяет память.

Ума немного подумала и вздохнула:

— Не так уж много дел, которые я могу делать хорошо, — сказала она. — Но, в любом случае, вы в них вряд ли нуждаетесь.

— Например? — спросил герцог.

— Я немножко могу играть на рояле. Я могу рисовать, но, правда, очень непрофессионально, и папа говорил, что из меня никогда на получится художник.

— Я и не жду, что вы будете писать для меня картины, — сказал герцог. — Я уверен, что Дюбушерон сможет предоставить мне любую картину, какую я только захочу.

— Конечно! — согласилась Уна. — Я только хочу вам рассказать, чего я не умею делать.

— Тогда, может быть, мы пропустим это и сразу перейдем к тому, что вы умеете?

Взгляд, который она бросила на него, был полон мучения.

— Правда в том… — совсем потерянным голосом сказала она, — что, хотя мама истратила так много денег на мое образование, я не могу придумать… как им воспользоваться!

— Вы в зеркало когда-нибудь смотрите? — спросил герцог.

Она с удивлением взглянула на него и ответила:

— Конечно! Когда причесываюсь.

— Ну тогда посмотрите сейчас, — сказал ей герцог. — И расскажите мне, что видите.

Уна была маленького роста, так что ей пришлось встать на цыпочки, чтобы рассмотреть свое отражение в огромном зеркале в золоченой раме между севрскими часами и другими украшениями, стоявшими на высокой каминной полке.

Глядя в зеркало, она подумала, что никогда еще не видела себя на таком потрясающем фоне.

Расписной потолок, картины на стенах, тяжелые шелковые французские занавеси — в такой комнате ей очень хотелось бы пожить, да и маме она бы очень понравилась.

— Ну? — спросил герцог из-за ее спины. Она, обернувшись, улыбнулась ему.

— Извините меня, — сказала она. — Я не на себя смотрела. Я смотрела на вашу удивительную комнату. Она точно такая, как на картинах Буше, и я даже показалась себе похожей на мадам Помпадур. Вы помните ее портрет?

— Возможно, это как раз то, чем вы могли бы заниматься.

— Но ее любил король, а сейчас во Франции нет короля, — ответила Уна. — А если бы я и была мадам де Помпадур, я бы ни за что не догадалась, что севрскому фарфору следует быть розовым, как эти прелестные вазы у вас над камином. — И она, вытянув пальчик, осторожно коснулась одной вазы.

Наблюдая за ней, герцог подумал, что таким грациозным движениям должны учить в академии драматических искусств. Она совершенно невероятна и поэтому не может быть естественной.

Уна вздохнула, и в этом вздохе слышался восторг. Она сказала:

— Я чувствую, что не даю вам лечь спать, а ведь вы сказали месье Дюбушерону, что устали. Я тоже устала, и охотно пошла бы в постель, но здесь все так прекрасно, и мне хочется потрогать все ваши сокровища, посмотреть на них, подумать о том, почему и как они были сделаны.

— Даже так — вы бы пошли в постель? — спросил герцог.

— Но ведь они все будут здесь… и завтра, — сказала Уна сонным, усталым голосом.

Затем, словно внезапно вспомнив, о чем они только что говорили, она добавила:

— Большое вам спасибо за то, что вы меня пригласили, а завтра, когда я уже не буду такой сонной, я смогу подумать, каким образом мне отблагодарить вас.

Герцог медленно поднялся из кресла и, кажется, хотел что-то сказать. Но Уна, сведя ладони вместе перед собой, сказала:

— Я надеюсь, мама знает, что я здесь, — сказала она. — Она была бы просто потрясена, что я поселилась у англичанина, подобного тем, с кем она была знакома в молодости, и мне кажется, она была бы… счастлива, потому что, хотя папа и умер, я в безопасности… с вами…

Она посмотрела на него снизу вверх; наступила пауза, в течение которой герцог пытливо смотрел ей в глаза, и Уна опять почувствовала смущение.

— Идите спать. Мы оба устали. Завтра обо всем поговорим, — сказал он, и в голосе его слышалось удивление.

Уну разбудила вошедшая в комнату служанка, которая принесла на подносе завтрак.