Русская эмиграция в Китае. Критика и публицистика. На «вершинах невечернего света и неопалимой печали» - Коллектив авторов

Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее: он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрасного человеческого и в то же время не скрывает нимало и ее безобразия. В том и в другом случае он верен жизни до последней степени. Она у него настоящий портрет, в котором все схвачено с удивительным сходством, начиная от экспрессии оригинала до веснушек лица его»4.

Это мнение господствовало долго. С. А. Венгеров5, один из разрушивших легенду о гоголевском натурализме, в 1907 году писал о «Ревизоре»: «Не забудем же того, что “Ревизор” не есть непосредственная фотография с живой действительности, а одно из самых сконцентрированных синтетических произведений, где все есть обобщение, все есть результат суммирования отдельных черт»6.

Позднее С.А. Венгеров же доказывал, что в основе «Мертвых душ» нет реальных наблюдений7. Больше того, Малороссия, современная Гоголю, нарисована в тонах не реальных. Резкая яркость, ослепительный калейдоскоп образов вовсе не характерны для нарядной кокетливой Малороссии. Можно привести сколько угодно ошибок, даже в малороссийских обычаях, которые не мог не знать писатель. Все это можно объяснить только одним: Гоголь прекрасно видел и знал современную ему Малороссию и ее природу, но он величайший глубочайший фантаст в нашей литературе.

У Гоголя все не просто, все не естественно, все необычайность эпитетов. Творчество Гоголя – это, по выражению одного критика: «Сказочный сад, где на вербах зреют необыкновенные груши, золотые с соком душистым и пьяным, как столетний мед, но от которого на сердце становится горько и отчаянно»8.

У него все неожиданно и страшно. Черти, ведьмы, мертвецы, приведения принимают участие во всех его повестях. Вылезает из рамы по ночам портрет и соблазняет золотом, убегает с лица майора Ковалева нос и в шляпе с плюмажем разъезжает по Петербургу в карете.

«Отсутствие реальных наблюдений», найденное у Гоголя Венгеровым, не может объяснить фантастичность, гиперболизм его творчества, которые чувствуются и в тех произведениях, где «реальные наблюдения» налицо. Фантастика Гоголя результат особого мироощущения писателя. Он убежден в неверности предметного мира. Вспомним и процитируем собственные слова Гоголя из «Невского проспекта»: «О, не верьте этому Невскому проспекту… Все обман, все мечта, все не то, что кажется… Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые тени домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях, и когда сам демон зажигает лампады для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».

В озарении гениальности Гоголь приподнял маску жизни и увидел хаос: как несчастному Пискареву, ему показалось, что «какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков, и все эти куски без толку, без смысла смешал вместе». Что же удивительного, что Гоголь проливает слезы. Страшно ему, испытывающему бесконечный ужас перед бытием. Ведь Гоголь увидел – черта, которого ощутил непосредственно, а вовсе не как символ.

Гоголь доказывал Языкову, что «стихи должны быть направлены против врага рода человеческого»9. Уверил А. О. Смирнову-Россети10, что «сплетня делается чертом»11, объяснил, что сжег 11 частей «Мертвых душ» под влиянием злого духа, жаловался своему духовнику, что «…близок искуситель»12 – все это не доказывает ли воочию, что ужас перед всесильным злом терзал несчастного писателя. Тот же ужас звучит в его вопле перед смертью: «Помилуй, Господи, меня грешного – свяжи сатану вновь…»13

С раннего детства чувствовал Гоголь дыхание злой силы в жизни. Мистический ужас испытывал писатель даже в солнечный полдень перед таинственным зовом: «Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов, – писал Гоголь. – Я помню, в детстве часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя, день обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный, ни один лист в саду на деревьях не шевелился: тишина была мертвая, даже кузнечик в это время переставал кричать, ни души в саду. Но, признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная со всем адом стихий настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня» («Старосветские помещики»). Этот зов из другого мира, не он ли гнал Гоголя скитаться по всему свету от Парижа до Иерусалима, заставляя мечтать о монашестве… «Я не рожден для треволнений, – пишет Гоголь в 1842 году, – я чувствую с каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как звание монаха»14.

Во всем своем творчестве Гоголь борется с чертом: «Уж с давних пор я только и хлопочу, о том, чтобы вволю насмеялся человек над чертом»15, и это главное настроение души его. Он зовет в битву. Он пишет: «Я чувствую всегда, что буду участник сильный в деле общего добра и что без меня не обойдется…»16 «Я люблю добро, я ищу его и сгораю им; о я не люблю моих мерзостей. Я воюю с ними, и буду воевать, и изгоню их, и в этом мне поможет Бог»17. С самого начала своего писательского пути он борется с вечным злом – пошлостью, чтобы потом отказаться от искусства, уйти в религиозное действие, в борьбу человека с чертом.

Он опьянял себя мечтою полного самозабвения. «О, как отвратительна действительность. Что напротив мечты»18. – «Из-под самых облаков, да прямо в грязь»19.

Дьявол искушал повсюду того, кого Пушкин называл «великим меланхоликом»20. Его душа, напряженно-страстная, прекрасно понимала опасность этой излишней страстности: «Берегитесь всего страстного, берегитесь даже в божественное внести что-нибудь страстное, – пишет Гоголь А. О. Смирновой в 1844 году, – внутренне близки обаяния нечестивой любви»21.

Один биограф Гоголя говорил: «Я полагаю, что Гоголь вовсе не знал любви к женщинам»22. И в самом деле, ничего похожего на влюбленность нельзя отыскать в жизни Гоголя. В письме к своему влюбленному приятелю он пишет. «Очень понимаю и чувствую состояние души твоей, хотя самому благодаря судьбе не удалось испытать. Я потому говорю благодаря, что это пламя меня превратило бы в прах в одно мгновение»23.

Помните, в «Вие» панночка ведьма приходит в конюшню, где псарь Микита чистит коней: «Дай, говорит, Микита, я положу на тебя свою ножку. А он дурень и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара так