Золотая струна для улитки - Лариса Райт

Котенок невозмутимо счищает с себя остатки лакомства, потом отходит в сторону на тонких шатающихся лапках и, глядя Андреа в глаза, делает на ковре лужицу.

– Черт! Черт! Черт!

Андреа хватает телефон, набирает Алку, Зою, коллег и даже Карловича. Все умиляются, услышав про находку, и категорически отказываются взять на себя даже временную заботу о животном.

– И что мне с тобой делать?

В голову закрадывается предательская мысль закрыть котенка в подсобке. Там-то он ничего не испортит, ну, на плитку пописает, невелика беда. Хотя пищать будет. Мысль нехотя отметается. Андреа растерянно опускается на диван, котенок подходит и, будто извиняясь за доставляемые хлопоты, начинает тереться о ее ноги. Может, переночевать с ним здесь? Нет, придется всю ночь сидеть и следить, чтобы он чего-нибудь не цапанул.

– Ладно, – вздыхает Андреа. Надевает отброшенное пальто, сажает котенка за пазуху. Тот сразу выпускает когти. – Спокойно. А то здесь оставлю. Пойдем, попробую пристроить тебя к соседям. И запомни, ты просто идешь в гости. Причем я тебя не приглашала. Ничего не нюхать, нигде не шарить, гадить на газетку. Тронешь обувь, выгоню сразу. Не отворачивайся, когда с тобой взрослые разговаривают! Вот удружила Лидочка! Пусть только попробует попросить с ней поговорить по-испански. Я ей все выскажу. Mierda! Хоть бы Экзюпери почитала, что ли! Полная безответственность!

С грелкой на груди Андреа доезжает до дома, решает не откладывать дела в долгий ящик и, мужественно минуя лифт, поднимается по лестнице до своего последнего, девятого этажа, обзванивая квартиры, чтобы показать товар лицом. Кто-то отказывается сразу, кто-то с улыбкой поглядывает на сонную мордочку, выглядывающую из-под шарфа, кто-то отчаянно сопротивляется уговорам детей, отнекиваясь аллергией, шерстью, блохами, запахом и существующим без котенка огромным, ну, просто огромнейшим, ворохом проблем, кто-то интересуется родословной и стоимостью, но брать беспородную приблудную овечку не рискует.

– А что же сама не возьмешь-то? – интересуется старушка из соседней квартиры (последний шанс котенка на обретение уютного крова).

– Ну, я работаю. А его кормить надо раза четыре, наверное.

– Точно. Котенок – он как ребенок.

– Котенок – он как ребенок, Андреа. Забот невпроворот. Придется опять забыть на время о конкурсах, о поездках, о карьере. – Дим настраивает гитару, подкручивая лады. – Или ты хочешь, чтобы я извинился, отменил гастроли и засел дома очищать рыбу от костей и проворачивать фаршик? – Набившиеся в гримерку музыканты хохочут.

Нет, этого Андреа не хочет, и конкурсы ради котенка забрасывать как-то мелковато. Тем более что ей все удается, все получается. Испанскую гитару она выиграла без проблем, имя сеньоры Санчес-Луговой уже знают профессионалы, на рассмотрении лежат контракты от двух вполне приличных записывающих компаний. Все замечательно. Все ли? Андреа спешит вперед семимильными шагами, преодолевает препятствия, добивается побед, ставит перед собой цели и достигает их, стараясь не вспоминать о главной битве, в которой она по-прежнему проигрывает. Счет уже 7:0 в пользу капризной, неизвестно чем недовольной природы.

Дверь распахивается, и в помещение протискивается четырехлетняя дочка ударника Даша.

– Здрассти, – она одаряет молочной улыбкой всех присутствующих и, походя чмокнув отца, устремляется к Диму, забирается на коленки, обнимает за шею и томно шепчет: – Дядя Вадик.

Гримерка трясется от смеха, Андреа тоже улыбается, но как-то криво. Дим уже забыл, что только что спорил с женой, которая отчаянно упрашивала взять котенка. Он весь растворился в белокурой малышке и что-то живо с ней обсуждает. Андреа наблюдает. Муж не отпускает девочку, да и она не собирается уходить. Даша запускает ручку в карман платьица, достает что-то и показывает свое сокровище Диму. Он с интересом склоняется, изучает, слушает. Их головы соприкасаются: жесткая темно-русая и нежная, светлая, кудрявая. Дим шепчет ей на ухо какие-то секреты, делает козу, стискивает. Оба заливисто смеются. «А у нашей кудряшки были бы рыжие», – думает Андреа.

– Значит, не хочешь брать котенка? – спрашивает она после концерта. Они едут домой по заснеженной, ночной Москве. Вокруг бурлит жизнь: соревнуются в скорости машины, мелькает неоновыми вывесками Садовое кольцо, с дебаркадеров Москвы-реки грохочет клубная музыка. Но Андреа ничего не видит перед собой, кроме одного-единственного вопроса, который давно готовилась задать мужу. Она не слышит, как Дим уже на повышенных тонах объясняет ей все, что он думает по поводу ее идеи о котенке, только уточняет еще раз, оттягивая момент прыжка:

– Котенка не берем?

– Нет! – И Андреа решается. Зажмуривается, отталкивается, и…

– Тогда давай возьмем ребенка.

– Что? – Дим бьет по тормозам, машину заносит. Хорошо, что они в правом ряду, а на тротуаре никого нет.

– Давай усыновим ребенка.

Андреа поворачивает к мужу лицо. Он улыбается. Они долго целуются и сидят обнявшись в запотевшей машине. Заоконная Москва гремит, мелькает, кружится, но они одни во вселенной. И с ними, Андреа чувствует, уже кто-то третий.

Котенок, названный Эрфаном[25], прочно обосновался в квартире. Андреа оставляет соседке-старушке ключи, и та исправно кормит малыша купленными на месяц вперед баночками с детским питанием. Последствия решения проявляются в первые несколько дней, и оказывается, что Андреа не умеет держать слова. Несмотря на две пары испорченных туфель, полоски обоев на полу и местами разорванный тюль, котенку в доме не отказали. Напротив, его положение полноправного хозяина укрепляется ежедневно. Уже целых три ночи Андреа не опрокидывает в туалете судок с наполнителем, кухонный пол украшают две керамические мисочки в виде рыбок, а по всем комнатам раскиданы бесчисленные малюсенькие резиновые мышата, мячики, птички. Андреа не удержалась, купила и сложила в шкафчик разноцветные комбинезончики, шапочку, шлейку со стразами и тоненький поводок. Хотела и перевозку купить. Да только куда ехать-то?

– Почему вы нервничаете, Анечка? Ерзаете постоянно, места себе не находите? – Врач действительно растерян. То, что Андреа на сеансах витает в облаках и где-то отсутствует, – дело привычное. Но обычно вид у нее отрешенный и рассеянно-безразличный, а сейчас она хмурится, что-то высчитывает, морщит лоб, шевелит губами и постоянно поглядывает на часы.

– Я не помню, куда положила газету: оставила на журнальном столике в прихожей или все-таки убрала в шкаф.

– Ну… Придете домой и найдете, – пытается вправить пациентке мозги растерянный Карлович.

– Ох нет! Может быть поздно.

Ну, конечно, все так и есть! Ошметки газеты, оставленной по привычке в коридоре (на работе Андреа перепиской больше не занимается), сложены заботливой соседкой на кухонный стол. Туда маленький проказник пока забраться не может.