Предательство Риты Хейворт - Мануэль Пуиг

Когда я вышла из спортзала, в коридоре Эктор молча закуривал сигарету – он такой взрослый, скучно ему, наверное, с соплячками вроде меня! Ему девятнадцать лет, стоял и задумчиво рассматривал витрину со спортивными кубками. Эктор, я хочу дать тебе другое имя… Роберто, или Ренато, или Рамон, или Родольфо, ты не понимаешь зачем? – чтобы имя твое начиналось с «р», как радость…

Среда, 10-е. – Бог услышал меня? Вчера наш директор подал прошение об отставке, но его не отпустили – что толкнуло его на этот шаг? неужели я спасена? а что я сделала для него в этих роковых обстоятельствах? – да замолчи ты, Эстер, замолчи сейчас же, кто ты такая, чтобы помочь твоему директору? Молчи и молись, ибо «нет для Бога музыки слаще, чем безмолвная просьба», как сказал кое-кто поумнее меня. Эктор молится по ночам? – ты бы поверила, Эстер, скажи я тебе вчера, что этот и другие вопросы ты сможешь задать Эктору… в ВОСКРЕСЕНЬЕ? Касальс, будь благословен Касальс!

Я ему сказала: «вчера днем я ходила в Министерство труда и социальной помощи за папиными бумагами – знаешь, теперь инвалидам дают пособие – и специально прошла по улице, где „Адлон“, но не нашла его, ты, похоже, плохо объяснил», и не помню точно, о чем мы говорили дальше, но речь о другом… так это правда? Неужели Бог – зарница? скажешь тоже! и как я смею лишний раз говорить подобную глупость? В общем, дело было прошлым летом: я шла от сестры, а кто сильно* нуждается в Боге, всегда поднимает глаза к небу, и вот под вечер жаркого дня, когда на улице встретишь лишь редкую парочку или соседскую кумушку, вышедшую подышать воздухом, высоко в густой небесной синеве я увидела зарницу… желание! срочно загадать желание! – ох, даже вспоминать стыдно, не знаю, отважусь ли я поведать об этом на страницах дневника. Я могла просить здоровья для мамы… продления стипендии… пусть я доучусь, стану врачом… или – почему нет? – велосипед для Дардито… или счастливый лотерейный билет, чтобы мы забыли о лишениях и наняли прислугу в помощь маме… и что же я попросила? – в голову мне пришло (и здесь я обнажаю душу) лишь то, о чем могла бы просить Грасиела или Лаурита: шесть букв зазвучали во мне, шесть букв опьянили, точно глоток самой крепкой граппы, и обыкновенная девчонка… попросила, чтобы к ней пришла Любовь.

В общем, вчера, когда солнце стояло в зените и по небу разливался белый яркий свет, едва мы кончили обедать, к столу подошел Касальс, но Лаурита уже встала, и он подсел ко мне, и мы пошли в парк и гуляли там до самого звонка на урок. Трава еще не просохла, и кругом грязно, но мы наконец смогли погулять немного в нашем огромном парке и погреться на солнце после стольких дождливых дней.

Касальс тогда (причем я его об этом не просила) заговорил со мной о Грасиеле, мол, что раньше Лаурита говорила про Грасиелу одни гадости, а теперь ее защищает и что Грасиела – дрянь. Касальс начал так: «эта Грасиела, вот знаешь, Эстер, в воскресенье мы с двоюродным братом сидели в „Канадском домике“ после кино и ели пирожные, и тут она идет мимо с подругой, ну с которой она была на волейбольном матче, у нее еще нос крючком, и они остановились, стоят и болтают прямо у нашего столика, брат предложил им сесть, я его чуть не убил, они сели и тоже заказали пирожные, и брату пришлось платить моими деньгами, которые я отложил на „Адлон“, – и Касальс остался без „Адлона“! он этим двум нахалкам сказал, что видел премьеру с Джинджер Роджерс, и Касальс продолжал: „они мне отвечают, что Джинджер Роджерс старая и совсем им не нравится, и посмотрели на меня как на полоумного, и спросили брата, понравился ли ему фильм, а этот идиот сказал, что нет! – я-то думал, что ему понравилось, ну и они спрашивают, не я ли выбирал кино, а он говорит, что да, это я всегда выбираю, и они давай его жалеть: ах, бедненький, ах, сколько надо иметь терпения – представляешь, какие негодяйки!“, вдобавок ко всему шел дождь, до возвращения в школу было полно времени, но денег на „Адлон“ не осталось, и по центру не погуляешь из-за дождя, так и пришлось им сидеть за столом, и Касальс рассказывал: „ну и воскресеньице! а Лаурита говорит, что в „Адлоне“ было здорово, Индеец пришел туда с двумя Кралершами, из пятого и из третьего“. „Я с Кралершами ни разу не разговаривал, а ты с ними говорила? – их отцу принадлежит чуть не половина Рио-Негро, он немец. Старшая сестра красивее, правда? а оркестр, говорит Лаурита, играл „Буги чистильщиков сапог“, и Кралер знала все слова по-английски и тихонько напевала за столом, а другая Кралер, говорит Лаурита, барабанила ложечками по столу, стаканам и чашкам, и все столы смотрели на них, так они веселились“.

Бедный мальчик рассказывал: «Эктор простился с нами на вокзале, и в поезде, представляешь, носатая купила шоколад, и я попросил у нее кусочек, а она ответила, чтобы я сам себе купил, а я сказал, что угостил ее пирожным, или она уже забыла? тогда она отломила мне половинку и заявила, что я еще мал гулять с ними», – а ведь ей тоже четырнадцать, как мне и ему! Я покраснела от стыда, когда Касальс прибавил: «я знаю, вам больше нравятся ребята из пятого, но тебе не кажется, что они для вас взрослые? – им уже семнадцать или восемнадцать».

И тогда я собралась с духом, в жизни надо быть смелее, верно говорят: смелость города берет, и сказала ему, что ужасно хочется побывать в «Адлоне», и лишь тогда он наконец додумался объяснить, где находится «Адлон» – напротив ювелирного, рядом с мехами «Фантазия»… только на втором этаже, и вход в глубине галереи – сколько ни ходи по тротуару, входа не найдешь, надо задрать голову, чтобы увидеть окна, откуда доносится музыка, говорит Касальс. И вдруг… «может, пойдешь с нами как-нибудь в воскресенье?», и Эстер, волнуясь: «куда?», и он отвечает: «в кино на дневной сеанс, а после ты мне отдай деньги на пирожное и еще два песо на оранжад в „Адлоне“, и мы сядем за стол с Лауритой, и мой брат сможет наконец с ней поговорить». А я спросила, что делают ребята и девочки все воскресенье до вечера. И он сказал так: «они встречаются в кино и весь фильм сидят, взявшись за руки, после идут перекусить в молочный бар, а потом в „Адлон“, где играет музыка и можно танцевать. И за столом они говорят, что любят друг друга, обсуждают увиденный фильм и планируют, на какой пойдут в следующее воскресенье, и лучше всего, если на неделе есть выходной, тогда не надо ждать целую неделю, и вот уже пора провожать девочку до школы, и в темных переулках они целуются и обнимаются». Я спросила: «это тебе Эктор рассказывает?», но по его лицу пробежала тень, и он продолжал так: «Адемар, когда в прошлом году гулял с младшей Кралер, которая тоже живет в интернате, провожал ее до ограды корпуса девочек, и оттуда за ними следила старая надзирательница девочек, она у них добрая, а Кралер не пила вина, потому что протестантка, зато Адемар в „Адлоне“ пил „Манхаттан“, это смесь виски и еще чего-то, и тогда у него вроде вся робость пропадала, и он говорил Кралер то, что знают все интернатские». Я полюбопытствовала, что знают все интернатские. На это он ответил: «я спросил у Адемара, любит он Кралер или нет, и он сказал, что „такая крошка достойна, чтобы ее полюбили на всю жизнь“. И чего они поссорились…» А хитрая Эстер говорит Касальсу: «тебе-то нравится крючконосая, хоть ты и не признаешься, она, конечно, красивее Лауриты, я ведь думала, тебе Лаурита нравится». И Касальс ответил еле слышно, будто голос доносился из тайника его грез: «Лаурита лучше всех».