Две недели до любви - Холли Шиндлер

Этот идиот что, не знает, что одно прикосновение к мячу поднимает во мне волну самой невыносимой боли?

Это как дотронуться до руки любимого человека, когда он говорит тебе «нет», качая головой. Вот как я себя чувствую, касаясь мяча. Как будто глядишь в глаза любимого человека, который внезапно решил, что не станет любить тебя в ответ. Я тебе не достанусь.

Я передаю Клинту пас и опускаюсь обратно на стул.

– Эй, да ладно тебе! Просто покидаем мяч.

Мои внутренности разъедает жгучее пламя.

– У меня свои причины. Мне нельзя прыгать. Доктора говорят, что нагрузки…

– Тебе необязательно прыгать, знаешь ли.

– Это не одно и то же.

– Там, у входа, ты сказала мне, что любишь историю, – говорит Клинт. – Помнишь?

Я пожимаю плечами. К чему это он клонит?

– Баскетбол – это твоя история. Почему тогда ты его разлюбила?

Я смотрю на него в упор.

– Что ты знаешь о том, что я люблю? Зачем ты перевернул мои слова? Я не имела в виду… Баскетбол – это вообще другое.

– Почему другое? – настаивает Клинт.

Я поднимаю взгляд на луну. Она висит так низко, что того и гляди скользнет в сетку кольца. Дурь какая-то, на самом деле: я так зла, что ненавижу даже луну.

– А сегодня в катере? – продолжает Клинт. – Я ведь засек время. С того момента, как ты поняла, что у тебя клюет, до того, как ты стала крутить катушку, прошла минута и десять секунд. Минута десять. Удивительно, что рыба не успела оборвать леску и уплыть обратно.

– И что?

– А то. Что ты собираешься делать со своей жизнью? Откинуться в кресле, как старушка? Ты похожа на дедов, которые околачиваются возле рыболовных магазинов. Сидишь и смотришь, как мир проходит мимо тебя.

– А ты вообще кто такой, чтобы судить меня? Мы познакомились десять минут назад! – выкрикиваю я. Нет, спрятать свою ярость, запихнуть ее поглубже, у меня не получается. Я собиралась вести себя спокойно, но гнев то и дело выглядывает наружу, как игрушка в аттракционе «Ударь крота». Как ни вколачивай его внутрь, его нелепая голова вновь и вновь появляется над поверхностью.

– Чем ты занимаешься, Челси?

– В каком смысле?

– Что ты любишь делать? Как ты поступаешь со всей этой страстью, что живет у тебя внутри? Теперь, когда дело твоей жизни больше тебе недоступно?

Он пытается загнать меня в угол. Ненавижу его. Ничто не заменит мне баскетбол, нет таких вещей на свете. Я хочу, чтобы Клинту было так же плохо, как мне сейчас. Я хочу напасть на него. Причинить ему боль в ответ. Но я не знаю как; я не знаю, в чем его слабости.

Но тут, под приглушенные звуки медляка, я вспоминаю, какое лицо было у Клинта, когда я сказала про своего бойфренда…

Я поднимаюсь со стула и медленно бреду через патио. Выбиваю мяч из его рук (тот упрыгивает в кусты). Кладу руки ему на пояс. Смотрю ему прямо в глаза. Чувствую тепло его тела сквозь футболку.

– Я танцую, – с вызовом говорю я.

Клинт делает шаг назад, и на его лице отражается та же боль, какую испытала я, когда он швырнул мне мяч.

– А я нет, – отвечает он.

У меня на лице проступает торжествующая улыбка. Страдай, ублюдок. Он бессильно падает на стул с видом, будто ему попали мячом в солнечное сплетение. Переводит взгляд на зловонное болото. Басы Брэндона пульсируют сквозь ночь. Оранжевый мяч укатился в траву и сияет оттуда, как дорожный знак, предвещающий опасность на дороге.

Почему из всех баскетболистов на планете мне досталась она? Почему не парень? Или, по крайней мере, не какая-нибудь запустившая себя девица, а не вот эта, которая вышла из четвертого коттеджа в коротких шортах, открывающих длиннющие ноги? Почему мне досталась баскетболистка с таким сердитым, напряженным выражением лица? Такая злая на жизнь?

– Велосипеды, – предлагаю я с самым равнодушным и спокойным видом. Мы стоим на крыльце коттеджа. – Эрл сдает напрокат велосипеды. Тропинка за коттеджем ведет прямо к водопаду…

– К водопаду? – переспрашивает она; ее лицо на секунду смягчается. – А я-то думала, что это за шум воды…

Я уже думаю, что она согласна на велосипеды, но Челси складывает руки на груди и качает головой. Не могу не отметить: когда она обнимает себя за плечи, выпуклости под майкой становятся особенно видны.

– Мы можем прокатиться туда, – начинаю я.

– А потом скатиться по холму вверх тормашками и врезаться в дерево, – ворчит она.

– Байдарки…

Она хмурится и выдвигает вперед челюсть:

– Еще опаснее ничего не придумал?

Ладно, я сам заслужил такое обращение. Да, я вел себя вчера как кретин. Да, я пообещал ей отметить победу и превратил вечер в праздник неловкости. А все потому, что она спросила про хоккей. Мне хотелось задеть ее так же больно, как она задела меня. И я напомнил ей про баскетбол. Я не идиот. Я понимал, что она не согласится сыграть со мной в мяч. Я предложил просто из вредности. И поэтому я понимаю, что ей хочется отыграться на мне сегодня. Мне это страшно неприятно, но я все понимаю.

– Я… Я загуглил противопоказания после операций на бедре, – пытаюсь успокоить ее. – Знаю, что серьезные нагрузки тебе нельзя, но байдарка…

– Ага, деревянный банан, в котором едва хватит места, чтобы сесть, и который чуть что переворачивается? Я бы не сказала, что в книге «Гениальные идеи человечества» эта мысль будет стоять сразу за изобретением пенициллина. Я бы сказала, ее место – рядом с видеомагнитофонами. Восьмидорожечными кассетами. «Фордом-Пинто». Кроссовками с шипами. Крысиным ядом, который на вкус, как виноградное желе…

– Ладно, – резко перебиваю я.

За нашими спинами кто-то отодвигает ширму.

На крыльцо выходит папа Челси. Я отступаю назад, опускаю руки, пытаюсь выглядеть спокойным. Вообще, глупо, что я начал на нее злиться. Если ее отец решит, что мы не ладим, то уволит меня.

Да, Эрл будет просто в восторге.

Забудь про Эрла, рычит голос в моей голове. Дело не в нем, и ты прекрасно это знаешь. Ты просто хочешь проводить с ней время.

Я качаю головой. Нет, не хочу, уговариваю я себя. Мне наплевать, что с ней будет. Но я смотрю на Челси и от всего сердца надеюсь, что она не скажет отцу, что не хочет со мной тренироваться.

– Хорошо вчера отпраздновали? – спрашивает он. Честно, мне кажется, он как-то грубовато с ней общается. Не знаю, нарочно ли.

– Нормально, – рявкает она, глядя в сторону. Не хочет на него смотреть.

Ее отец громко вздыхает. Он сбегает вниз по ступенькам и направляется к главному зданию.