Дропкат реальности, или магия блефа - Надежда Мамаева

Илас чувствовал себя висельником на эшафоте. Веревка на шею уже накинута. Герольд торжественно и громогласно зачитал приговор. Зрители – богатые, наставившие лорнеты и подносящие к носу надушенные платочки, и бедные, лузгающие семечки, – все замерли в ожидании зрелища. Публика вообще охоча до такого рода потех. Единственное отличие – удавка на иласовой шее была из золота. Ажурные, тончайшие звенья цепочки обручальной подвески жгли кожу каленым железом.

Самой противной для мужчины была даже не сама мысль о браке (хотя и от нее воротило), а то, каким образом отец заставил его на это согласиться. Обычно в необходимости договорного союза убеждают, шпыняя долгом перед родом, на худой конец наследством, но не инквизицией. Илас был уже далеко не девочкой (и даже уже не мальчиком), жизнь успела научить его и цинизму, расчетливости. Подай ему отец новость о браке с Марицией под другим соусом, может, и согласился бы. Хотя нет, кого он обманывает. Послал бы родителя ко всем мракобесам. Вот Алияс, предвидя реакцию отпрыска, и выбрал наивернейший из рычагов воздействия.

Мужчина, сидя в кресле, с остервенелой ненавистью глядел в камин и крутил в руках подвеску из обсидиана. Камень размером с ноготь был опутан тончайшей вязью из белого золота, плетение которого складывалось в узор причудливой монограммы.

Выпустив из руки ни в чем не повинное украшение, Илас потянулся за сигарой. Давно не курил. С приграничья, наверное. Но там была махорка. Настолько ядреная, что в первый раз вышибала слезу. И самокрутки, свернутые на коленке. Там он был свободен, а здесь… Младшие дочери гильотины – ножницы для сигар – с легкостью отсекли кончик панателлы.

Все правильно, все для удобства. Чтобы раскурить сигару, лежали на столике и ножницы, и пепельница стояла, и кресало было; для тепла и уюта – камин вот, экран которого защищает от искр, и кресло мягкое, но отчего тогда так тошно? Ну… невеста не красавица. Зато дура дурой. И это существенный плюс. Умная жена – головная боль для мужа. Другой на его месте, может, и порадовался бы: приданое-то за девицей немалое. Кто-то, но только не Илас. Перед глазами встала картина того кереметьего званого вечера. И легкая улыбка-усмешка его сводной сестры, когда ей всеми правдами и неправдами удалось откреститься от навязанного «жениха». Илас ей тогда позавидовал. Хотя после скандал был страшный. Гронт рвал и метал, но поделать ничего не мог. Инквизитор лишь одним кивком головы мог познакомить его с пеньковой вдовой. А после пригрозил сыну, что если тот решит выкинуть подобный фортель, то он сдаст его хоганову карателю без раздумий. И ведь сделает это. Из чистого упрямства и жажды мести. Только вот мстит он кому? Прошлому? Его матери? Всему миру? Питается болью и унижением других, как сладчайшим из нектаров.

Чем больше Илас думал, тем четче понимал, что если он добровольно сложит свою голову на брачный алтарь, то на этом отец не успокоится. Он знает о его больном месте и будет давить на него, ломая по своей воле. Пока сын был в кадетском корпусе, потом служил в приграничье, родитель на время забыл об отпрыске. Но сейчас… Гронт не захочет выпустить нити шантажа из рук, а себя он считал умелым кукловодом.

«Бежать!» – мысль позорная. Она не пристала мужчине. Илас не отступал, даже нашпигованный арбалетными болтами, но сейчас…

– Будь что будет, но лучше сдохнуть от руки инквизиторов, чем всю оставшуюся жизнь агонизировать! – и мужчина, решительно сорвав ненавистную подвеску, бросил ее в камин.

Поднялся, осмотрел дубовую комнату. Небольшую, уютную, приветствующую вошедших скрипом натертого паркета, мореными панелями на стенах и вычурными гнутыми ножками низких кресел. Свечи, чье пламя напоминало уличных танцовщиц. Те точно так же: то вытягиваются ввысь, словно стремясь улететь, то, манимые дуновением, пускаются в безудержный яркий танец.

В окно с небосвода милостиво взирала Сирона, чуждая чаяниям суетного мира.

Илас, приняв решение, больше не мешкал. Выбирать удобный момент? Еще неизвестно, что придумает на день грядущий Алияс-Гронт. Да и эта ночь чем не хороша? До первых петухов есть еще пара свечей. Сборы? У тех, кто знаком с побудкой горна, извещающего о нежданной атаке неприятеля, они много времени не займут. Вот только лошадей запирают на конюшне. Отец маниакально, до испарины и белых скул, бережет лошадей. Иногда Иласу казалось, что элитные жеребцы и кобылы – это истинные дети Гронта. Увести хоть одного навряд ли удастся, но ничего. Добраться бы до почтовой станции. Там всегда найдется свободная доходяга.

Илас презирал себя за то, что ему приходится, как ночному татю, красться по собственному дому. Обычно из-под венца сбегали экзальтированные девицы, верящие, что за порогом отчего дома их ждет большой и прекрасный мир, в комплекте к которому прилагается прекрасный сердечный воздыхатель. При этом ни одной из фьеррин в момент побега в голову не приходило, что половина из «подвенечных» беглянок оказывалась через какое-то время в борделях и на улицах нижнего города… Илас усмехнулся про себя: побыть девочкой в крольчатнике (как метко в народе окрестили публичные дома средней руки), ему уж точно не светит. Хотя просто «побывать» еще разок-другой он бы не отказался, только в качестве клиента.

Половицы и двери, словно бывшие в негласном сговоре с мужчиной, лишь шептали ему вслед. Ни петельного скрипа, ни сварливого голоса досок под ногами не разнеслось по дому. Мужчина покинул особняк, так никем и не остановленный. Полуночный экипаж, выскочивший из-за угла, словно убийца из подворотни, не снижая скорости, промчался мимо, привнеся в морозную ночную тишину пьяный женский смех и запах табака.

Илас, надев заплечный мешок еще времен его юности, припустил в сторону нижнего города, старательно чередуя вдохи и выдохи, как в свое время учил муштровавший их командир, чтобы сил хватило подольше. Нанять пролетку, конечно, соблазнительно. Но ее же сначала надо сыскать, да и след на своих двоих запутать будет легче.

* * *

Наушник постучал в дверь кабинета дознавателя и после решительного: «Войдите!» – переступил кабинет порога начальника. Вошедшему жутко не нравился его командир. Слишком молод, слишком амбициозен. Родился с золотой ложкой во рту. Легко продвигается по службе. И неважно, что взлет этот стремительный был оплачен потом, кровью и стежками швов на полотне мышц и кожи, седыми висками. Это все не в счет.

Гораздо важнее, что ему, Ремару, приходится ночи напролет мерзнуть у монастырских стен. Днями собирать зевоту в кулак и протирать красные от недосыпа глаза, следя за какой-то вертихвосткой из обители святой Баяны. Хотя он, Ремар, заслуживает гораздо большего. Он красив, неглуп и не щепетилен в вопросах чести, что в дознавательском деле скорее поощрялось, нежели порицалось. Старая карга, что в насмешку судьбы именовалась его матерью, не оставила сыну ни приличного состояния, ни влиятельных связей. Отец Ремара же еще двадцать три года назад, едва услышал весть о том, что на свет скоро появится его наследник, сделал подметки в неизвестном направлении. Поэтому честолюбивому юноше и пришлось идти туда, где неплохо платят – в дознавательский отдел наушником. Но Ремару хотелось большего. Свободы – отчеканенной, звонкой, с профилем императора, – и много. Хотелось общества красивых, в меру скромных фьерр, дорогих костюмов и вкусной еды, и, конечно же, безделья. А вместо этого приходится уже второй месяц терпеть указания этого везунчика, Эрдена. Эх, жаль, его начальничка не прихлопнули тогда в трактире шулеры, могла бы выйти прехорошая перспектива на повышение. Не сразу, конечно, на место этого Антера, но все ж не мерз бы сейчас по улицам и подворотням, выглядывая и выспрашивая.