Акведук на миллион - Лев Портной

— Как — что?! — воскликнул я. — Сказать царю, что я невиновен! Пусть велит освободить меня!

— Нужны доказательства, — ответил Николай Николаевич и с досадой добавил: — Братец, мы пошли по замкнутому кругу…

— Но вы же, — вскричал я, обведя взглядом Новосильцева и Поло, — поднялись на самую вершину власти! Неужели не можете применить хоть толику влияния для освобождения своего друга?! Вы-то знаете, что настоящий убийца остался на свободе и замышляет в эти минуты еще более страшные злодейства!

Николай Николаевич опустил голову. Но я видел, что потупил взор он не от стыда, а от того, что счел мои слова незаслуженным упреком в их адрес.

— Ты знаешь, Андрей, что мы поднялись, как ты выразился, на вершину власти, чтобы дать России закон, конституцию, — последнее слово он произнес с особенной торжественностью. — А ты предлагаешь нам воспользоваться теми самыми незаконными привилегиями, против которых мы восстаем.

— Николай Николаевич, но в России столько веков царит произвол, правят столоначальники, — взмолился я. — Ну, пусть конституция начнется не с меня!

Обратно я ехал в состоянии крайне подавленном. Вспоминал гордый вид Новосильцева и едва сдерживал ярость. Идеалы идеалами, но попади кто-нибудь из друзей в мое нынешнее положение, я бы на минуточку об идеалах забыл. Да что друзья?! Окажись любой человек в тюремном каземате, а я был бы уверен в его невиновности, так и тут употребил бы все доступные средства, чтобы вызволить его на свободу.

На этой мысли злость моя утихала. А ведь старый граф Александр Сергеевич по сути как раз и занимался тем, что выискивал невинно попавших в застенки. А я высокомерно отверг его просьбу о помощи!

Я перекрестился и прошептал:

— Господи, я все понял! Не отворачивайся от меня, дай только на свободу выйти — первым делом побегу к Александру Сергеевичу, жизни не пожалею ради начатого им дела!

Как-то так получается, что к человеку старшему, умудренному опытом, мы прислушиваемся не сразу, поначалу пренебрегаем советами и, только набив собственные шишки, вспоминаем о предостережениях. Вот и сейчас на прощание старый граф сказал мне: «Андрюша, наберись терпения. Тебе главное пережить, перетерпеть это время. Главное — сам ничего не предпринимай!»

Ну и как понимать старого графа?! Что, по его мнению, я смогу предпринять, оказавшись в крепости?!

Впрочем, кое-что смогу. Ведь про водопровод я так ничего и не сказал. Вовремя сообразил, что моя догадка — сильный козырь. Раскрой я эту тайну, так ведь все равно отправился бы в каземат, а друзья поспешили б доложить царю и присвоили бы себе соответствующие заслуги. Нет уж! Лучше я передам эти сведения императору сам. Да вот хотя бы через княжну Нарышкину. Посмотрим, что скажет Александр Павлович, когда узнает, что в крепости заперли человека, спешившего предотвратить заговор.

С горечью подумал я о том, что друзьям, поднявшимся на вершину власти, стало не до меня. И сделалось мне совсем тоскливо — хоть беги и в реку кидайся.

— Господи, дай знак, что не забыл обо мне, — попросил я.

И с улицы раздался голос:

— Стой! Кто такие?!

— Ваше превосходительство, имею честь доложить! — послышался голос лопоухого начальника. — Поручик Сенцов! Сопровождаю арестованного в Петропавловскую крепость!

— Откройте карету, — потребовал неизвестный.

Дверца отворилась, и я увидел столичного обер-полицеймейстера генерал-адъютанта Эртеля.

— Доброй ночи, Федор Федорович, — поздоровался я.

— Граф Андрей Васильевич Воленский, — не то спросил, не то констатировал обер-полицеймейстер.

— Честь имею, — кивнул я.

— Да, припоминаю вас, припоминаю, — с некоторым удовлетворением в голосе произнес он и сообщил кому-то у себя за спиной: — Граф Воленский, личность незаурядная.

За спиною обер-полицеймейстера перетаптывалась лошадь. Из чрева кареты я мог разглядеть лишь ноги всадника в ботфортах.

Обер-полицеймейстер повернул голову в другую сторону и сердитым тоном спросил:

— А почему руки арестованного свободны?

В поле зрения появилась лопоухая физиономия поручика Сенцова.

— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство. Товарищ министра внутренних дел граф Строганов велел снять оковы под свою личную ответственность.

— Эх, Павел Александрович, горячее сердце, — покачал головой обер-полицеймейстер. — Ладно, коль уж руки у вас свободны, прошу на улицу! Пройдемся, Андрей Васильевич.

Я выбрался из кареты. А верховой спутник генерал-адъютанта отъехал и остановился по другую сторону экипажа, чему в эту минуту я конечно же значения не придал.

— Хочу знать, — твердым голосом произнес Федор Федорович. — Кто таков и в чем обвиняется человек, которого по ночам выводят на прогулку из Петропавловской крепости по личному указанию товарища министра внутренних дел. Пройдемтесь, граф. Расскажите мне все по порядку, ничего не утаивая.

Мы пошли вдоль Адмиралтейского канала[22]. На некотором удалении за нами последовали спешившиеся драгуны. Появление Федора Федоровича оказалось столь неожиданным, что я растерялся. Не хотелось откровенничать с обер-полицеймейстером. Словно угадав мои сомнения, он прочувствованно взял меня за руку и сказал:

— Поверьте, это в ваших же интересах.

Я подозревал, что он тщательно отрепетировал движения и слова, если не перед зеркалом, то на допросах. Но с другой стороны, должность обер-полицеймейстера Эртель получил недавно. Чем занимался ранее — я не знал, но оставался шанс, что Федор Федорович еще не проникся цинизмом, присущим профессии. Его блестевшие в темноте глаза, дружеское пожатие подкупали. Да и, в конце концов, что толку скрытничать с обер-полицеймейстером после того, как военный губернатор расписал все случившееся в выгодных для него красках самому императору. Опять-таки и мои высокопоставленные друзья, пообещав разобраться в деле, разумеется, не дворовых людей собирались послать на розыски. Они будут действовать через того же столичного обер-полицеймейстера.

Но оставался один вопрос: что, если и Эртель состоит в числе заговорщиков? Человек, убитый на Моховой, не пошел к полицеймейстерам. Возможно, он знал, что и столичный генерал-губернатор, и его подчиненные участвуют в заговоре.

И все же я доверился Федору Федоровичу и рассказал обо всем, что случилось со мною за последние дни, начиная со злополучной встречи на черной лестнице в доме Нарышкиных. Правда, я умолчал о Марии Антоновне. А свои похождения объяснил волокитством за графиней де ла Тровайолой, про себя помолившись Богу, чтобы у итальянки не оказалось поклонника, склонного к дуэлям.