Ночной вор. Похождения в Париже - Крис Юэн

После жарких торгов хозяйка галереи получила от меня три тысячи восемьсот евро, завернула картину в плотную коричневую бумагу и перевязала шпагатом. Я, разумеется, сожалел, что приходится выкладывать большие деньги за такую мазню, и поставил об этом в известность хозяйку. Нужно отметить: мои жалобы ее совершенно не взволновали, хотя морально она, конечно, уже подготовилась к тому, что картина провисит в галерее не меньше шести месяцев, и никак не рассчитывала, что ей удастся так быстро всучить сие «произведение искусства» безмозглому англичанину.

Пусть я уменьшил свое вознаграждение до шести с небольшим тысяч евро, но зато выполнил порученное задание. Началось все ужасно, но я пораскинул мозгами, сумел выследить Бруно, а потом благодаря удачному стечению обстоятельств нашел и картину. И действительно, чего бы я добился, подойдя к выходящему из банка Бруно? Он вряд ли сказал бы мне, что стало с картиной, и тогда я остался бы на бобах. Я, конечно, мог пригрозить ему, что выставлю его вором, но не было гарантии, что эта угроза сработает. Теперь же необходимость в схватке с Бруно просто отпала.

Так что галерею я покинул в приподнятом настроении и с картиной под мышкой направился к ближайшей станции метро. Мне удалось выпутаться из довольно сложной ситуации, и теперь оставалась только одна проблема: как не разрушить дружбу с Викторией. Если говорить откровенно, я полагал, что мне достанет ума и способностей найти оптимальный вариант. Раньше все всегда как-то разрешалось.

Или не разрешалось? Вопрос этот возник, когда я добрался до своей квартиры и увидел, что замки взломаны, а дверь приоткрыта. И, что гораздо хуже, в квартире меня ждала женщина. Пластиковый пакет на голове и лилово-багровое лицо под ним не оставляли ни малейших сомнений в том, что она мертва.

Женщина сидела посреди гостиной на деревянном стуле, принесенном из кухни, с завязанными за спинкой руками. Голова ее наклонилось вперед, как завядший тюльпан. Пакет, которым ее задушили, был изготовлен из толстого прозрачного пластика, и я видел капельки конденсата в тех местах, где пластик касался кожи. Лицо словно залили вишневым соком. Кожа меняла цвет сразу над кольцом изоляционной ленты, которой пакет закрепили на шее.

Увидев женщину, я застыл на пороге моей квартиры, у распахнутой двери. В этот момент какая-то часть меня захотела развернуться и бежать куда глаза глядят. Не могу сказать, что именно остановило меня. Возможно, сожаление. Мне доводилось видеть человека, избитого практически до смерти, но такого — никогда. И дело было не в позе женщины, говорившей о том, что она уже закончила свой путь в этом мире, не в жестокости убийства. Меня поразила умиротворенность комнаты, спокойствие, царящее в доме, пылинки, подсвеченные лучами заходящего солнца, — в окружающем мире царила обыденность.

Ошеломленный, я вошел в квартиру, поставил на пол у стены завернутую в бумагу картину. Отвернулся от нее, плюхнулся на колени, осмотрел замки. Их не вышибли и не высверлили — открыли отмычками. Может, не следовало в такой момент уделять столь пристальное внимание замкам, но почему-то меня это странным образом успокоило. Психолог, возможно, назвал бы мое поведение смещенной активностью, и действительно я предпочитал смотреть на замки, а не на труп.

Я закрыл дверь, запер изнутри, проследовал на кухню, из буфета достал коробку с одноразовыми перчатками из латекса. Не торопясь их надел, откровенно оттягивая момент, когда придется приступить к самому неприятному. Наконец, глубоко вдохнул и направился к женщине. Очень уж мне не хотелось прикасаться к ней, пусть я и понимал, что этого не избежать.

Ее запястье еще было теплым, но признаков пульса я не обнаружил. Отпустил руку женщины, обошел стул. Присел, сунул пальцы ей под подбородок и приподнял голову. Пакет зашуршал, пластик около кольца изоляционной ленты на шее женщины натянулся. Никогда прежде я не видел такого жуткого лица.

В глазах застыли отчаяние и паника. Люди частенько говорят о невидящем взгляде мертвых. Что ж, с этой женщиной расхожее мнение дало осечку. Глаза наполняло осознание того, что должно произойти. Ее посиневшие губы образовали букву «О», втянув пластик. Кожа на щеках, вокруг глаз и ноздрей раздулась, перекосив лицо. Полопались сосуды, несколько белокурых прядей прилипли ко лбу, остальные растрепались.

Я убрал руку, подбородок женщины опустился, вернувшись на прежнее место. Вдруг я понял, что дышу слишком часто. Я отступил на шаг, скрестил руки на груди и закрыл глаза, попытавшись взять под контроль учащенное биение сердца и нарастающий шум крови в ушах. Голова шла кругом. Я почувствовал, как подкашиваются ноги, но успел схватиться рукой за стол, прежде чем упал.

Я узнал женщину. Видел ее фотографию в квартире в Марэ. Это была Катрина Ам, владелица картины.

Я метнулся в спальню — и откуда взялась эта резвость? — распахнул двери гардероба. На дне лежала дорожная сумка с кое-какими воровскими инструментами, настоящими паспортом и водительским удостоверением. Я бросил в сумку кое-что из одежды и чистого белья, все лекарства, призванные бороться с артритом, прошел в туалет, встал на сиденье унитаза и, подняв облачко пыли, извлек из шкафчика остатки наличных, полученных у Пьера, и пластиковый пакет с набором гребешков и отмычек. Поспешил в гостиную, отправил в сумку записи, связанные с романом, над которым работал, ноутбук и роман Хэммета в рамке. Проверил ящики стола, задвинул, не обнаружив в них ничего нужного, оглядел комнату, пытаясь понять, не упустил ли чего. Решил, что нет, самое необходимое собрал. Комната начала вращаться перед глазами, я заткнул руками уши, опустил голову, принялся глубоко дышать. Нет, нет, не время сейчас падать в обморок, убеждал я себя. Надо спасать собственную шкуру.

Расправив плечи, я уставился на выбранную наугад точку в дальней стене и в последний раз прошел мимо тела мертвой женщины, боясь бросить на нее даже случайный взгляд. Подхватил картину с пола, торопливо запер за собой входную дверь и направился вниз.

Консьерж появился из-под стойки в тот самый момент, когда я вышел в вестибюль. От неожиданности я чуть не выпрыгнул из штанов. Рот раскрылся, я непрерывно мигал. Консьерж нерешительно улыбнулся. Я загнал вниз запрыгнувшее в горло сердце, откашлялся и на ломаном французском спросил, не приходил ли кто ко мне в течение дня.

Консьерж покачал головой и сдвинул брови, словно ему передалась моя озабоченность. Я посмотрел на стойку, жалея о том, что не стоят на ней мониторы системы видеонаблюдения, которые могли бы снять с меня все подозрения. Только один экран, и показывали на нем какую-то французскую телевикторину. Я вновь посмотрел на консьержа, который уже заметил, что в одной руке у меня сумка, а в другой — картина, гадая, о чем бы еще стоило его спросить. В голову ничего не лезло, кроме мыслей о том, что выгляжу я уж очень подозрительно, поэтому я постарался улыбнуться консьержу. Поблагодарил его, покинул здание и быстро зашагал по улице.

Чертовски раздражало отсутствие в доме системы видеонаблюдения и тот факт, что консьерж не заметил незваных гостей, посетивших мою квартиру, но я надеялся, что он все-таки сможет обеспечить меня каким-то алиби. Я не мог вспомнить, видел ли его за стойкой, когда пришел домой десятью минутами раньше, но он, возможно, меня видел. А с учетом того, что Катрина Ам уже минимум час как умерла, его показания вычеркивали меня из списка подозреваемых. Я даже подумал о том, чтобы вернуться и справиться у консьержа, видел ли он, как я входил в дом, но потом понял, что идея глупая. Если бы я это сделал, со стороны все выглядело бы так, будто я пытаюсь подготовить его к вопросам грядущего полицейского расследования.