Кукла-талисман - Генри Лайон Олди

«…от моих обрядов, – сказал святой Иссэн, – несущих мир и покой несчастной банщице Юко, к ночи останется лишь жалкое сотрясение воздуха.» Впервые я сообразил, что имя банщицы значит «Дитя ночи». Совпадение? Кладбище Журавлиный Клин; журавли на обоях в жилище Юко, журавли на ширме в моем кабинете…

Совпадения – знаки, которые нам посылает судьба.

– Онрё, – сменил я тему. – Иссэн-сан, что нужно, чтобы человек после смерти превратился в ужасного онрё?

Монах вздохнул:

– Три вещи, Рэйден-сан. Три вещи, столь свойственные людям, что мы их даже не замечаем. Во-первых, надо, чтобы при жизни человек не достиг своих целей, как бы он к ним ни стремился. Во-вторых, умирая, человек должен испытывать ненависть, горечь, злобу. И наконец, будучи при смерти, он должен гордиться, наслаждаться той властью над обидчиками, которую обретет, превратившись в онрё. Если говорить проще, умирающим должна владеть всепоглощающая страсть, усиленная злобой и подкрепленная желанием отомстить. Онрё и есть эта страсть, власть, месть.

Поразмыслив, настоятель добавил:

– Еще желательно, чтобы умерший не оставил потомков, которые могли бы почитать предка и умиротворять его поминальными жертвами. Это желательно, но не обязательно. Страсть, неутоленная страсть – вот что лежит в основе появления мстительного духа.

– А если онрё… Если дух умершего, уже обратившись в онрё, отвергнет эту страсть? Если у него появится иная страсть, превыше этой?

– Я не слыхал о таких случаях, Рэйден-сан. Но полагаю, тогда онрё утратит силу и спокойно отойдет в мир иной. Ну, разве что новая страсть будет отягощена не менее сильной злобой и не менее жгучей тягой к мести. Тогда дух останется прежним онрё, доставляя обидчикам уйму неприятностей.

– Я признателен вам, Иссэн-сан.

– За что?

– Вы просветили меня, неразумного. То, что вы сказали, очень важно.

Он смотрел мне вслед, когда, пробираясь меж надгробиями и оскальзываясь в грязи, я шел к выходу с кладбища. Кажется, монах хотел задержать меня, расспросить о чем-то. Хотел, но передумал, за что я был благодарен святому Иссэну.

Я бы не смог ему солгать, задай он прямой вопрос.

Это была самая приличная харчевня в квартале.

По крайней мере, единственная в здешних краях, чье название я мог вспомнить. У «Эйкю хару» имелся высокий фасад, выкрашенный в зеленый цвет – чтобы соответствовать названию[14] – и два зала: верхний и нижний. Я расположился в верхнем, более дорогом, став предметом насмешек посетителей из нижнего… Заказал мэсимоно[15] с угрем, красным рисом и каштанами – и бутылочку подогретого саке.

Кроме меня, наверху больше никого не было.

Чему тут удивляться? Кто станет привередничать в трех шагах от выхода из портового квартала? Проще уж выйти за ворота и подыскать другое, более пристойное место. К порту идут за дешевой едой и дешевой выпивкой. Но владелец «Эйкю хару», похоже, решил совместить высокое и низкое – как в прямом, так и в переносном смысле – и загребать монеты двумя руками сразу.

Одна рука оказалась короче другой. Снизу несся нестройный хор голосов, звяканье посуды, оттуда тянуло кухонным чадом, а наверху царили вкрадчивый полумрак, изысканные ароматы, относительная тишина – и явная нехватка клиентов.

Меня, в отличие от хозяев, это вполне устраивало.

– Ко мне могут прийти, – предупредил я еще на входе. – Кто бы ни спросил господина Торюмона, бегом ведите ко мне. Кто бы это ни был, хоть распоследний оборванец. Ясно?

В ответ я получил самые горячие заверения, что все будет исполнено в точности.

Когда подогрели саке и принесли ломтики маринованного дайкона в имбирном соусе, я повторил свои указания подавальщику. Теперь оставалось только ждать. Ждать и надеяться, что мой расчет верен.

За окном стремительно темнело. Вскоре даже мягкий свет бумажных фонариков не позволял разглядеть, что творится снаружи. Я не торопясь попивал остывающее саке. Напиваться мне нельзя, но и совсем трезвым я быть не должен. Вот ведь задача: как соблюсти меру?

Принесли мэсимоно. Вдохнув пряный аромат, я сделал знак подавальщику задержаться. Положил в рот кусочек рыбы, обильно политой соусом, попробовал рис.

– Передай хозяину, что блюдо восхитительно, а обслуживание безукоризненно. Но я вынужден расплатиться заранее: меня могут вызвать по важному делу в любой момент.

Принимая деньги, подавальщик изо всех сил старался не выказать удивления. Такой приличный, такой не бедный молодой господин – и важное дело на ночь глядя? Любовное свидание, что ли?

Все это я без труда прочел на его лице. Парень угадал, сам того не подозревая. О моей причастности к службе Карпа-и-Дракона он не подозревал: этим вечером я надел шелковое праздничное кимоно без служебных символов. Ну точно, на свидание собрался!

Уличный мальчишка, которого я ждал, объявился, когда от заказанной еды оставалась добрая половина. Эх, надо было трапезничать побыстрее! Увы, долг зовет.

– Она его встретила, господин!

– Уверен?

– Точно говорю! Повела к тому самому дому…

– Молодец. Лови, заслужил.

Я бросил ему три медяка – на один больше, чем обещал. Поднялся из-за стола, оправил одежду. Надо спешить, пока меня кто-нибудь не опередил! На этот случай у меня имелся запасной план, но лучше обойтись без него.

Над Большой Западной улицей реяли чуть колеблющиеся в воздухе шары охристого света – здесь только что зажгли ночные фонари. Меж ними призрачными тенями спешили по домам припозднившиеся гуляки и редкие прохожие, обретая на свету плоть и рельеф – и вновь превращаясь в невнятные силуэты, чтобы воплотиться полусотней шагов дальше.

Я двинулся вглубь квартала вихляющейся походкой пьяного, позволяя ногам носить меня влево-вправо. Я не актер, но надеялся, что выходит правдоподобно. Покидая харчевню, я опрокинул на себя последнюю чашку саке, так что аромат теперь источал соответствующий.

На середине улицы я загорланил:

Эту песню на кладбище пел захмелевший Сакаи. А я запомнил.

Орал я как осел под кнутом: пьяный гуляка, са-ёй-ёй! Остановившись на перекрестке, я стал качаться из стороны в сторону. По мостовой елозили две мои тени от двух фонарей на разных углах. Прямо? Налево? Направо? Ноги понесли меня направо, я им доверился.