Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Александр Арсаньев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Представьте себе, вы приходите в присутственное место, чтобы переговорить с умным человеком, а он не ничего не слышит, а с самым глупым видом напевает какую-то французскую мерзость.
Я его очень хорошо понимала, но все-таки попыталась успокоить.
– Не успокаивайте меня. Иначе я наговорю вам гадостей. Мне просто необходимо выплеснуть из себя накопившуюся злость.
Слава Богу, в этот момент вернулась с коньяком Алена, и пару минут Петр Анатольевич вымещал на нем свое раздражение. Если бы не коньяк, он уничтожил бы какой-нибудь предмет мебели. Так что я отделалась малой кровью.
– Весь город, – намного спокойнее и даже с некоторой иронией проговорил он в результате, – говорит только о Дюма. Только подумайте. Большинство из этих людей не прочитало ни одной его строчки, впрочем, то же можно сказать и о любом другом авторе. Но при слове «Дюма» их глаза наполняются маслом, откуда ни возьмись в руках оказывается тросточка, и они начинают напевать…
Самое страшное, что он попытался этот процесс воспроизвести, а с его слухом, вернее – его полным отсутствием, этого делать категорически не стоило. Тем более – пытаться выглядеть похожим на объект своей злой пародии. Это было воистину душераздирающее зрелище, совершенно соответствующее музыкальному ряду.
– Бог с ними, Петр Анатольевич, – попыталась я его утихомирить, – я хоть и не посещала нынче присутственных мест, тем не менее уже столкнулась с этой формой психического расстройства, которая, судя по вашим словам, рискует перерасти в настоящую эпидемию.
– Боюсь, что это неизбежно.
– Будем надеяться, что как и большинство острых инфекций, она пройдет столь же стремительно, как и распространилась.
– Хотелось бы верить, – вздохнул Петр Анатольевич. – Но кризис, на мой взгляд, еще впереди. И я заранее содрогаюсь при этой мысли.
– Надеюсь, не только это заставило вас прийти сегодня в мой дом? – постаралась я перевести разговор в более конструктивное русло. Поскольку Дюма, еще не обосновавшись в Саратове, уже набил мне оскомину. Разумеется, не он сам, а разговоры о нем.
– Да, – со вздохом ответил Петр Анатольевич. – Хотя и эта новость вряд ли добавит вам положительных эмоций.
– Кто еще собрался посетить наш город? Японский микадо?
– Надеюсь, нет. И нашим землякам не придет в голову осваивать чайную церемонию или щеголять по городу в кимоно.
– Могу себе представить…
– И тем не менее повторяю, что новости довольно печальные… Наш с вами знакомый доктор…
– Карл Иванович? Что с ним?
– Он при смерти.
– Не может быть…
Карл Иванович, довольно пожилой, но еще крепкий мужчина. Последние пятнадцать лет он служил в полицейском управлении и, насколько мне было известно, за все это время ни разу не хворал. Исповедуя здоровый образ жизни, он до последнего времени ежедневно изнурял себя сложной гимнастикой и вегетарианской диетой, купался в Волге до поздней осени, цвет лица имел красный и голос громкий.
– Но еще вчера, – вспомнила я, – вы мне говорили, что он в отъезде…
– Именно так. На прошлой неделе он по делам выехал в Аркадак, должен был вернуться через пару дней, но что-то его там задержало. И только вчера пришло известие. Уже в дороге ему стало плохо, поэтому сразу по приезде его уложили в постель. Поначалу никто не воспринял этого всерьез, с кем не бывает… Но болезнь прогрессировала, и ко вчерашнему дню местные врачи потеряли надежду на благополучный исход.
– Но что с ним случилось?
– Не знаю…
– Странно. Я его давно не видела, но мне казалось…
– Я видел его на прошлой неделе и еще высказал ему свое восхищение на предмет его цветущего вида.
– И, что называется, сглазили…
– Похоже на то…
– Вы думаете, что это как это связано с недавними событиями?
– Я бы не рискнул заявить об этом под присягой, но…
– Но всякое странное событие активизирует воображение. А болезнь Карла Ивановича иначе, как странным событием, не назовешь, не так ли?
– Вынужден с вами согласиться, Екатерина Алексеевна. Хотя кроме этого умозаключения у нас с вами нет никаких оснований для подобного заявления.
– Но предположить эту гипотетическую взаимосвязь нам никто не может запретить?
– Разумеется.
– А время покажет… Если бы еще встретиться с Карлом Ивановичем. Он как врач…
– Насколько мне известно, он уже не приходит в себя, так что его мнение мы вряд ли узнаем, даже если сию же секунду отправимся в Аркадак…
– А Всеволод Иванович? Надеюсь, он не умер? – осторожно поинтересовалась я.
– Слава Богу, нет. Поправляется и уже завтра должен вернуться к своим обязанностям.
– Это все?
– Почти… – Петр Анатольевич на секунду задумался, словно усомнился, стоит ли об этом упоминать, но все же произнес:
– Я все-таки поговорил с Вербицким.
– Они еще не уехали?
– Пока нет. Но он выглядел таким испуганным… А я всего-то навсего задал ему пару вопросов.
– То есть он действительно увозит свою семью от какой-то опасности? Так?
– Это не вызывало у меня сомнений и до вчерашней с ним беседы. Но я не думал, что он до такой степени напуган. На нем буквально не было лица.
– Насколько я знаю этого человека, испугать его непросто, – заметила я.
– Да, но он шарахнулся от меня, как черт от ладана, лишь только я произнес имя…
– Лобанова?
– Да. И тут же убежал, хотя до этого был настроен весьма оптимистично, я бы сказал даже игриво…
– И о чем же вы его спросили?
– Всего-то навсего о том, когда у них в последний раз был Костя. И будут ли они на его похоронах.
– В таком случае, на похоронах мы Вербицких вряд ли увидим.
– Да. Тем более, что они уже состоялись.
– Когда? – удивилась я.
– Сегодня утром.
Константина Лобанова похоронили чуть ли не тайно. На погребении присутствовало человек восемь, включая священника и гробовщика.
Петр Анатольевич сам узнал об этом совершенно случайно от своего товарища, который проживал неподалеку от кладбища и, выйдя из дома сегодня утром, нос к носу столкнулся с катафалком.
– Едем, – поднялась я с места.
– Куда? – не понял Петр Анатольевич.
– На кладбище. Могилы иногда бывают красноречивее испуганных свидетелей.
Петр Анатольевич посмотрел на меня с сомнением, но возражать не стал.