Хрономот - Максим Бодэ

я догнал Фера и открыл ему дверь. Напарник вошел в номер и сразу направился к кровати. Я помог ему справиться с одеялом — Фер был настолько слаб, что мне пришлось помочь ему накрыться. Перед тем, как закрыть глаза Фер произнес:

— Молодец, Гил. Жди сеньора Кехта сегодня.

И замолчал.

Я решил тоже лечь. Перед сном у меня в голове шевельнулась мысль: а если Фер умрет? Его смерть будет на моей совести. Я мог бы привезти его не в отель, а в больницу и там бы ему уже сегодня провели операцию по извлечении пули. А сейчас — чертов кусок металла находится в его крови и, возможно, медленно, но верно, движется к сердцу. С другой стороны, может быть, этот Диан Кехт сам опытный хирург. Фер же сказал тогда в машине «Он меня вылечит».

С этими мыслями я сам не заметил, как заснул. Мне снился сон, удивительно яркий и правдоподобный.

В этом сне меня не было.

Во всяком случае я знал, что никто меня не может увидеть. Я был абсолютно бесплотным, бесконечно миниатюрным и одновременно таким же большим, как само время или пространство. Я был котом Шредингера. При этом я видел и слышал все.

Небольшая церковь. Потолок центрального нефа расписан сценами из жизни святых. Кажется, это были фигуры апостолов, проповедовавших христианство. Необычно высокие человеческие фигуры, облаченные в просторные белые одеяния, склонялись над толпами маленьких человечков, и соотношение между ними было как между Гулливером и лилипутами. На огромных лицах, окаймленных желтыми нимбами, были написана доброта и сострадание. Маленькие человечки, напротив, ощетинились дубинами, мечами, многие держали в руках камни.

Я перевел взгляд на стены, увешанные огромными иконами и мраморный алтарь, над которым на цепи висел огромный крест из черного дерева. Убранство церкви было богатым и утонченным.

Маленькая церковь была полна народу. Люди, облаченные в простые белые одеяния (почти как у апостолов на потолочных фресках), чинно занимали длинные деревянные скамьи. Все взгляды были устремлены вперед, к алтарю, где и разворачивалось главное действо.

У алтаря стоял священник — в белом, как все. Я невольно удивился: обычно у священников из-под белой накидки виднеется черная сутана, но этот был в белом с ног до головы. Даже шапочка была белой. Священник был строен и подтянут, движения его были резковаты. Мне подумалось, что ему приходится сдерживать себя и двигаться медленнее, чтобы выглядеть торжественно и солидно. Лицо у священника было узкое и вытянутое. От крыльев прямого носа вниз к уголкам губ тянулись жесткие складки, придававшие лицу вид волевой и решительный. Что-то, однако, в этом лице было для меня отталкивающим. Возможно, взгляд, в котором изредка мелькало что-то жестокое и нечеловеческое.

Священник читал молитву, видимо, на латыни. Я невольно поразился той силе и страсти, которые он вкладывал в незнакомые мне слова, от которых веяло глубокой древностью. Слушатели на скамьях были также заворожены, как и я, а, может быть, и больше меня. Они сидели неподвижно — белые изваяния, и их губы шевелились, беззвучно повторяя за священником слова молитвы.

Потом прозвучало «аминь», все перекрестились, и клирик заговорил, уже не на мертвом языке Рима ‚ а на испанском. Его слова были проникнуты все той же яростной верой.

— Братья и сестры! У меня есть для вас две новости: хорошая и плохая. Начну с плохой: я уезжаю на две недели в Британию, и потому не смогу проводить литанию в эти дни. В этот недолгий период наши собрания проводиться не будут. Молитесь, друзья мои, молитесь и верьте — и да будут ваши души совершенны. Помните, что падение старого Храма неотвратимо. Теперь — хорошая новость: мы очистили себя молитвой, и теперь души наши белы, как наши одеяния. Поэтому сегодня мы проведем обряд Сопричастности! Становитесь в очередь, друзья!

По залу прошел восхищенный шепот, я увидел, какими счастливыми сделались лица участников мессы, радость охватила всю церковь, я почти ощущал ее физически. Люди повскакивали со своих мест, началась небольшая давка, но все довольно быстро уладилось. Те прихожане, что сидели ближе к алтарю встали в очередь первыми, те кто дальше — оказались в конце.

Я смотрел на эту колонну радостно улыбающихся людей, и не понимал, что же могло так их осчастливить. Они стояли, и их свободные белые одеяния величественно колыхались, когда кто-то из них двигался.

Мой взгляд переключился на священника. Падре подошел к алтарю и склонился перед ним. Он стоял спиной к аудитории, но, очевидно, всем присутствующим был хорошо знаком этот ритуал. Священник нагнул голову еще ниже, и я заметил, что он коснулся лбом мраморной плиты алтаря, а его губы коснулись камня. И я заметил, как с его лица сошла некая тень.

Я не знал, чем можно было это объяснить, но во сне я этому совершенно не удивился. Я видел некое искривление пространства, образовавшееся над алтарем. Такое бывает, когда смотришь на горячий воздух, поднимающийся над костром или газовой конфоркой, этакое колыхающееся марево. Только в этой церкви, на алтаре, марево было живым, как будто призрачный морской анемон, вяло покачивающий гибкими лепестками. Я видел, как он слабо и беспомощно шевелит своими длинными щупальцами, число которых постоянно меняется.

Я вспомнил ощущение, которое у меня возникало от присутствия демоницы-медузы в детских снах, постарался сравнить со своим нынешним состоянием. Нет, сейчас я не ощущал страха. Тревогу, да, пожалуй, даже легкое отвращение, но не более. Интересно, это ведь не Бог и не ангел? Что-то мне подсказывало, что нет.

Священник, кланяясь, отошел от алтаря, и, когда он выпрямился, я по-новому взглянул на его лицо. Все нечеловеческое ушло, остался обычный человек средних лет, не лишенный, однако, обаяния и харизмы. Лицо клирика было торжествующим и гордым.

Церемония началась, и я довольно быстро понял ее смысл. Каждый прихожанин подходил к алтарю и прикладывал лоб к мраморной плите, многие прикладывались и губами. Каждый из них стоял у плиты не более полуминуты, а потом отходил в сторону и возвращался на свое прежнее место. На лицах этих «обработанных» светилась горделивая радость.

Я внимательно следил за Тенью. Марево оставалось неподвижным, но я видел, как жадно охватывает оно головы участников ритуала, как пролезает в их уши, нос, глаза и поры кожи. Что оно им нашептывало? Как я не прислушивался, я не мог разобрать. Казалось, это продолжалось бесконечно.

Усилием воли я заставил себя проснуться.

Проснувшись, я помнил свой сон в мельчайших подробностях. Перед моими глазами то и дело проплывало точеное лицо священника,