Лицо ее закройте - Филлис Дороти Джеймс

– И что же? – спросил Далглиш. Время бодрой уверенности кончилось.

В ее некрасивых глазах была боль, ошиб­ки быть не могло.

– Его не было там, инспектор. Кро­вать была постелена на ночь, но его не было. – Она попыталась было вести себя как прежде и улыбнулась ему вымученной, Неестественной улыбкой. – Теперь-то я знаю, что он сидел у Боукока, но тогда это меня подкосился:.

– Представляю себе, – мрачно согла­сился Далглиш.

Миссис Макси сидела тихо и спокой­но, она сказала инспектору, что к его ус­лугам весь дом, но единственная прось­ба – провести расследование так, чтобы не потревожить мужа, человека тяжело боль­ного и не способного уже осознать, что про­изошло. Сидя за письменным столом, Далглиш наблюдал за ней и думал, что через тридцать лет такой же, верно, станет ее дочь. Сильные, ловкие, украшенные драгоцен­ностями руки недвижно лежали на коленях. Даже со своего места он видел, как они похожи на руки ее сына. Со все возрастающим ин­тересом он заметил, что ногти она стри­жет тоже очень коротко, как и сын. Ни малейшего признака нервозности. Она скорее воплощала собой мирное признание неиз­бежности этой процедуры. Нет, она не от­репетировала свою стойкость. Причина этой неподдельной безмятежности – во внутренней твердости, поколебать которую могло лишь нечто более серьезное, чем расследование по делу об убийстве. Она отвечала на его вопросы с преднамеренной вдумчивостью. Такое впечатление, что она сама оценива­ла каждое слово. Но она не могла сказать ничего нового. Она подтвердила показания Кэтрин Бауэрз относительно того, как было обнаружено тело, а описание предыдуще­го дня совпало с уже услышанным им. После того, как около половины одиннадцатого вечера мисс Лидделл и доктор Эппс ушли, она заперла все двери и окна в доме за ис­ключением балконной в гостиной и черно­го хода. Мисс Бауэрз была с ней. Они вместе взяли свои стакан и кружку на кухне – на подносе осталась только кружка сына – и вместе отправились спать. Ночь она спала пло­хо – прислушивалась, как там муж. Ни­чего необычного она не заметила, не слы­шала ни шума, ни голосов. К ней никто не приходил, вот только мисс Бауэрз при­шла рано утром и попросила аспирина. Она не знала о таблетках, которые якобы на­шли в постели ее мужа; полагала, что ис­тория эта маловероятна. По ее мнению, он ничего не мог спрягать под матрасом, миссис Балтитафт непременно нашла бы. Ей сын ничего не рассказывал об этом инциденте, предупредил только, что заменил таблет­ки на другое лекарство. Ее это не удиви­ло. Она решила, что он пробует какой-то новый препарат для своей больницы, хотя была уверена, что без согласия доктора Эппса он не станет прописывать отцу новое ле­карство.

Спокойствие начало покидать ее, толь­ко когда Далглиш принялся неторопливо задавать вопросы, касающиеся помолвки ее сына. Но и тут – скорее раздражение, чем страх изменили ее голос. Далглиш пони­мал, что вежливые извинения, которыми он предварял обычно щекотливые вопро­сы, не сработают, уж лучше прямые воп­росы. И он спросил в лоб:

– Как вы отнеслись, мадам, к помол­вке мисс Джапп и вашего сына?

– Это вряд ли продлилось бы долго так что не стоит употреблять столь определенное слово. Меня удивляет, что вы тратите время на такие вопросы, инспектор. Вы и сами должны понимать – крайне не­одобрительно.

Что ж, она вполне откровенна, поду­мал Далглиш. Но что еще она могла ска­зать? Вряд ли кто-то поверил бы, что она обрадовалась этой помолвке.

– Даже если ее чувство к вашему сыну было искренним?

– Я готова отдать ей должное – она при­творилась, причем вполне убедительно что она искренна. Но какое это имеет значе­ние? У них ничего общего. Ему пришлось бы воспитывать чужого ребенка. Это испортило бы ему карьеру, а через год они вознена­видели бы друг друга. Да и с чего бы им ужиться? Ни одна девушка с характером не допустит, чтобы к ней относились с высо­комерием, а у Салли характерец дай боже хотя она предпочитает не показывать его. К тому же не понимаю, на какие деньги они бы жили. У Стивена – жалкие заработки. Конечно же, я не одобрила эту так называемую помолвку. А вы бы пожелали такого брака собственному сыну?

На какое-то мгновение Далглишу пока­залось, что она знает. Обычный, почти банальный аргумент, к которому прибегла бы любая мать, попавшая в аналогичную ситуацию. Вряд ли она могла представить себе, какой эффект произведут ее слова. Интересно, что бы она сказала, если бы он ответил: «У меня нет сына. Мой сын и его мать умерли через три часа после того, как он появился на свет. У меня нет сына, который мог бы жениться – сделав удач­ный или неудачный выбор»? Он предста­вил себе, как это покоробило бы миссис Макси – докучать ей откровенничанием в подобные минуты, ведь горе его – давнее, личное, не имеющее ровным счетом ника­кого отношения к случившемуся. Он быс­тро ответил:

– Нет, я тоже бы не хотел. Простите, что отнял у вас сколько времени, задавая вам вопросы на такую личную тему. Но вы, без сомнения, понимаете ее важность.

– Естественно. С вашей точки зрения, в ней заключен мотив преступления для нескольких людей, в том числе и для меня. Но ради того, чтобы избежать какого-ли­бо осложнения, не совершают убийства. Я согласна, я готова была на все, чтобы помешать этому браку. Собиралась на сле­дующий день переговорить со Стивеном. Не сомневаюсь, мы смогли бы сделать что-нибудь для Салли, не принимая ее в лоно нашей семьи. Надо ограничивать притязания та­кого сорта людей.

Внезапная горечь, прозвучавшая в пос­леднем предложении, отвлекла даже сер­жанта Мартина – он перестал автоматически строчить и поднял голову. Но если миссис Макси поняла, что сказала слишком мно­го, она не усугубила своей ошибки, ска­зав еще больше. Точно акварельная картинка, рекламирующая туалетную воду или мыло, подумал Далглиш. Даже низкая ваза с цветами на письменном столе, словно поставленная между ними ловкой рукой фотографа, под­черкивала ее аристократизм. «Портрет ан­глийской леди в домашней обстановке, – подумал он. – Интересно, во что она пре­вратится, попав в лапы шефа, если дело дойдет до этого, или попав в лапы присяж­ных?» Даже его воображение, привыкшее находить злой умысел в самых неожидан­ных местах, в том числе и в аристократи­ческих кругах, не могло с легкостью совместить миссис Макси и убийство. Но ее после­дние слова говорили сами за себя.

Он решил на время оставить тему же­нитьбы и сосредоточился на других аспек­тах доследования. Снова он перешел к об­суждению вечернего горячего питья. Пере­путать кружки было невозможно. Кружка из веджвудского голубого фарфора, найденная у постели Салли, принадлежала Деборе Рискоу. Молоко оставили на плите. Печь была с массивными боковыми плитами, топилась углем. Кастрюльку с молоком ос­тавили на одной из них – тут оно вскипеть не могла. Если бы кто из домочадцев захо­тел вскипятить молоко, он подвинул бы ее на конфорку, а потом снова сдвинул бы вбок. На подносе стояли только кружки и чашки для гостей. Миссис Макси не мог­ла сказать, что обычно пили на ночь Сал­ли или миссис Балтитафт, но, без сомне­ния, никто из ее семьи какао не пил. Шо­колад они тоже не любили.

– И вот что получается, – сказал Дал­глиш. – Если, как я сейчас полагаю, эпикриз покажет, что мисс Джапп приняла нарко­тик, а анализ какао-покажет, что нарко­тик был в ее последнем ночном питье, тогда перед нами два варианта. Либо она сама приняла снотворное, может, без всякой дурной мысли, просто чтобы заснуть пос­ле волнений дня. Или же кто-то другой дал ей наркотик; причину, побудившую его сделать это, мы должны установить, но догадать­ся нетрудно. Мисс Джапп, всем известно, была сильной, молодой женщиной. Если это преступление замышлялось заранее, ее убийца должен был подумать, как он – или она – попадет в дом и убьет девушку без лишнего шума. Дать ей снотворное – самый легкий путь. А это означает, что убий­ца знаком с обычаем обитателей дома пить что-нибудь на ночь и знал, где хранятся таблетки. Я думаю, любой член вашего се­мейства или любой гость знает об этом ри­туале.