Плюшевый свидетель - Анна Данилова

А утром он уехал. Я знала, куда он едет и зачем, как знала и то, что теперь мы крепко связаны именем моей сестры. Поэтому, когда спустя месяц после его отъезда я получила от него открытку, в которой он зовет меня приехать к нему, в большой город, я не удивилась. Я носила эту открытку с собой всюду. Она грела мне душу. Жизнь в старом доме мне опостылела. Он разваливался на глазах. Дом болел, стала болеть и я. Когда же я, ступив на погребицу, провалилась в погреб и разбилась, то поняла: надо уезжать. Я, к счастью, ничего не сломала. Только сильно поранила губу, ушибла плечо и растянула связки на щиколотке. Я написала письмо своему шурину, где поставила перед ним конкретные вопросы: где я там буду жить, чем заниматься? И он очень быстро, в течение четырех дней, ответил мне, что снимает большую комнату, где есть две кровати. И что он будет рад жить там вдвоем со мной. Я собралась, продала дом вместе с мебелью и книгами и приехала в большой город. Мой шурин встретил меня на вокзале. Но он был не один. С ним была та самая женщина, его любовница…

Мы полгода прожили в его комнате втроем. А потом она, эта страшная женщина, исчезла. Мой шурин сказал мне спустя некоторое время, что она звонила ему из Москвы. Кажется, там она вышла замуж и родила ребенка. Она приезжала изредка, и он встречался с ней, но в нашу комнату он ее уже не приводил. Знал, что мне будет больно.

Вскоре я поняла, что, заботясь обо мне, давая мне деньги и даря мне подарки, он тем самым пытается как-то искупить свою вину передо мной. Когда я убедилась в этом окончательно, я ушла от него. Сняла комнату, поступила на заочное отделение экономического института… Параллельно работала где придется. Я жила одна, мужчин у меня не было. Поэтому, когда я обнаружила, что беременна, со мной случилась истерика. Я приехала к моему шурину, чтобы рассказать ему об этом, спросить, что мне делать. Хочет ли он этого ребенка или нет. Но он снова был не один. На этот раз в его комнате было две девушки. Они сидели полуодетые в креслах. Глаза их были закрытыми. Звучала медленная расслабляющая музыка. Сеанс гипноза, объяснил мне мой шурин. Тогда загипнотизируй меня, чтобы я не была беременная, зло сказала я ему. И он опять дал мне денег. Он не хотел этого ребенка. Он хотел одного – удовольствий. Моя покойная сестра служила ему удовольствием, та женщина, с которой он был в парке и которая бросила его, все равно оставалась для него удовольствием, наслаждением. И многие девушки, побывавшие в его комнате, тоже были для него источником наслаждения. Я догадывалась, зачем он их гипнотизирует. Я возненавидела его. Ведь ради него я бросила и продала свой дом, где в саду осталась могилка моей сестры… Это ты убил мою сестру, а теперь хочешь убить и моего ребенка, бросила я ему в лицо, круто развернулась на каблуках и пошла прочь. Через три дня мне сделали операцию. Те деньги, что мне дал отец неродившегося ребенка, пошли на обезболивание, на странный укол. После того, как мне ввели в вену эту расплавленную боль, я увидела свою сестру. Все было в голубовато-зеленоватой дымке. Она стояла на острове, в клубах тумана, и на плече ее сидела сова. Потом эта сова превратилась в цаплю, которая, взмахнув большими крыльями, поднялась вверх и улетела… Она стала розовая от рассветных лучей солнца. А ведь в эту минуту убивали моего ребенка. Моя сестра улыбалась мне. Она не осуждала меня за то, что я лежала в одной постели с ее мужем. Она прощала меня за все вперед. Так я поняла этот сон. А еще она одобряла операцию. Она понимала, моя умная сестра, что этот ребенок был бы обречен на еще большее одиночество, если бы остался жить… Мы с ней были такие разные.

Мне ее не хватает. И даже сейчас, когда прошло столько времени, я разливаю кофе по двум чашкам. И разговариваю со своей сестрой. Иногда мне кажется, что у нас одна душа на двоих. И одно сердце».

Уже через час после встречи с Августой, которая неожиданно для него превратилась в существо в высшей степени порядочное и добродушное и стала чуть ли не другом, Александр Мещанинов находился в кабинете следователя прокуратуры Сергея Котельникова и пил у него чай. Приятельские отношения, которые сложились между следователем и адвокатом еще в начале их профессиональной деятельности, обычно ограничивались деловыми разговорами и спорами, но то, как именно они велись, и составляло ценность общения. Дело в том, что, находясь на разных принципиальных полюсах юридической сферы – защита и обвинение, они сумели понять друг друга в главном – в отношении к человеку. Тот факт, что прокуратура в силу своего главного назначения подходит к человеку с обвинительной позиции, а адвокатура занимается защитой, для юристов всегда являлся предметом вечного спора. Однако Мещанинова волновал почти всегда один вопрос: участие адвоката в расследовании. Он не понимал, почему адвокату, защищающему интересы человека, подозреваемого в совершении преступления, непозволительно знакомиться с ходом следствия и самому принимать в этом участие. Ведь сколько дополнительных возможностей для защиты в этом случае могло бы обнаружиться и повлиять на исход дела в целом!

Сейчас же Александр пришел к Сергею не для того, чтобы поговорить на общие темы и поспорить. Но, находясь под сильным впечатлением от встречи с Августой, которая попросила его стать адвокатом Веры, женщины, о которой он думал все последние дни и ради которой он, собственно, и согласился на эту, немного попахивающую дурным, встречу с этой самой Августой, он впервые понял, что не знает, с чего начать разговор. Никогда еще он так не нервничал по поводу беседы со следователем. Но теперь-то он понял, что с ним происходит: в отличие от прошлых визитов и дел он пришел просить за близкого ему человека. Не за очередного клиента, а за ни в чем не повинную женщину, в которую он к тому же еще был и влюблен и алиби которой готов был подтвердить под присягой. Но как отнесется к этому Котельников, когда узнает, в чем заключается суть этого алиби? Ведь получается, что в момент убийства Нагаева Вера лежала в постели со своим будущим адвокатом. Сложная ситуация, в которую просто невозможно поверить. И здесь уместнее всего со стороны следователя было бы предположить большие деньги, чем большие чувства.

– Ты занимаешься делом Веры Боровской? – спросил он, стараясь даже не смотреть в сторону Котельникова, чтобы не выдать свое волнение.

– Да, я. А что, она уже успела нанять тебя? Быстро, однако…

– Что значит, успела?

– Да она недавно только звонила мужу, просила его найти денег на адвоката, и вдруг спустя пару часов приходишь ты…

– У нее есть алиби?

– Нет, никакого алиби у нее нет. В том-то и дело. Она должна была встретиться с Нагаевым за час до его смерти. В парке. И, судя по всему, встретилась… У тебя есть что сказать по этому поводу? Ты знаком с ней?

– Старик, она действительно приходила в парк в три часа, где у нее была назначена встреча с этим психотерапевтом. Но, поскольку этого доктора там не оказалось и на условленном месте оказался я, то она в твердой уверенности, что я – это Нагаев, подсела ко мне на скамейку.

– Да брось…

– Больше того, она стала мне рассказывать о своих проблемах.