Черный мотылек - Рут Ренделл

Об этом говорить нет надобности. Венчалась Урсула в длинном белом сатиновом платье со шлейфом, декольтированном, чтобы выставить на обозрение грудь, которой гордилась. В руках — белые розы и фрезии. Подружками невесты стали ее одноклассница Пэм и маленькая племянница Полин — той только что исполнилось три с половиной года. При помолвке она получила кольцо с сапфиром и бриллиантом, золотое обручальное кольцо украшал орнамент в виде листьев. Кольцо с сапфиром Урсула перестала носить в середине семидесятых, а в 1988-м навсегда сняла обручальное. К тому времени лиственный узор стерся, обычное золотое кольцо ничем не отличалось от любого другого.

В порыве негодования, презрения, разочарования (как точнее назвать?) Урсула продала кольцо, полученное при помолвке. Она знала, что об этом не догадаются, никто даже не обратил внимания, когда она сняла кольцо с пальца. Ювелир из Эксетера предложил ей две тысячи фунтов. Это означало, что кольцо стоит намного дороже, но Урсула спорить не стала. Вот и хорошо, что роскошное кольцо, купленное Джеральдом, будет продано за бесценок. В деньгах она не нуждалась, Джеральд не ограничивал ее расходы (в разумных пределах), так что она попросту положила две тысячи фунтов на их общий банковский счет.

На свадьбе это кольцо только мешало. Нужно было правильно его надеть, но Урсула забыла наставления матери и Хелен — надеть кольцо на правую руку, чтобы безымянный палец левой остался свободным для обручального. Когда она шла по проходу под руку с отцом, Хелен заметила ее упущение и принялась подмигивать и указывать пальцем, но Урсула так и не догадалась, на что намекает сестра. Она только заметила (и легкая тень омрачила счастливое событие), что, в отличие от толпы родственников невесты, со стороны жениха присутствует лишь жалкая горстка друзей (в том числе, Колин Райтсон с супругой) и никого из семьи.

Джеральд ждал у алтаря с шафером, которого Урсула один раз встречала и знала, что это не двоюродный брат, а приятель. Она не испытывала беспокойства. Она хотела выйти замуж за Джеральда, была в него влюблена, ей не терпелось стать его женой, жить с ним вместе, каждую ночь ложиться с ним в постель. На все вопросы Урсула отвечала твердым, уверенным голосом. Потом священник велел ей повторять за ним: этим кольцом я обручаюсь тебе, телом своим боготворю тебя — тогда еще не внесли исправления в молитвенник, — и Урсула, вытянув вперед руку, обнаружила, что на нужном пальце — кольцо с сапфиром.

Джеральд уже приготовился надеть ей обручальное кольцо. Урсула впопыхах сдернула сапфировое, занервничала, выронила его, кольцо упало на пол с громким стуком, потому что ударилось о каменные плиты возле алтаря — большую часть пола закрывал ковер, но перстень упал на камни. Машинально Урсула нагнулась за кольцом, и Пэм тоже, они ударились головами, не больно, однако довольно нелепо. Урсула попыталась найти кольцо, Пэм помогала, но оно куда-то запропастилось, а викарий или еще кто-то сердитым шепотом одергивал их: «Оставьте, потом!»

Джеральд повторил торжественные слова обета, совсем не сердито, голос его звучал весело, словно он изо всех сил подавлял смех, и за это Урсула полюбила его больше прежнего. Наделяя ее всем своим земным добром (только что она уронила часть его земного добра на пол), Джеральд чуть было не расхохотался, но сдержался под грозным взглядом священника.

Потом они прошли в ризную, хор тем временем пел псалом, а Урсула все нервничала из-за кольца, но прежде, чем они вернулись к алтарю и церемония продолжилась, маленькая Полин подошла к ней и с серьезным видом отдала кольцо. Оно все это время было у нее. С удивительной для такой крохи сообразительностью племянница подобрала его и надела на стебель одного из цветков своего букета и таким образом сохранила его до этого момента.

Позднее Урсула неоднократно размышляла над этой странной историей. Словно знамение — но знамение чего? Или сон, потому что такие вещи обычно происходят во сне, а не в жизни, — катится кольцо, все поиски бесплодны, дитя с необычайной проницательностью находит его, блестит золотая полоска вокруг длинного, увенчанного белым бутоном стебля.

Дочерям она об этом не рассказывала и сейчас не знала, поделится ли с Сарой. Как-то раз (девочки еще были маленькими), она заговорила про тот случай с Джеральдом, но он пожал плечами, словно все, от начала до конца, было ее выдумкой, плодом воображения. Приблизительно тогда же Урсула стала замечать, что Джеральд тяготится любым намеком на свое семейное положение. По возможности он избегал даже произносить слова «моя жена». Однажды она перехватила его взгляд — он смотрел на ее левую руку, лишенную теперь кольца, и смотрел с удовлетворением.

Урсула навестила спящих малышей. Вернувшись в комнату, она застала там Сэма — дед вернулся проверить, все ли в порядке.

— Простите за любопытство, вы не родственница Джеральда Кэндлесса, писателя, который умер этим летом? Вроде бы он жил в здешних местах.

— Я его вдова, — ответила Урсула.

— Очень жаль.

И мне тоже, чуть не ответила она. Но вместо этого поблагодарила собеседника и заверила, что ему нет необходимости оставаться в номере, дети спокойно спят, а она с удовольствием посмотрит телевизор. Однако телевизор она так и не включила — сидела и повторяла вопрос, который часто задавала себе после смерти мужа: а он — сожалел ли он о том, что сделал с ней? Пытался ли компенсировать это, завещав ей дом, сбережения, будущие гонорары?

Люди смеются над гречанками и турчанками, которые приезжают к нам на выходные, чтобы пройтись по магазинам. Но большинство девушек в Лондоне одеваются в черное, словно оплакивают утраченную свободу цвета.

«Улыбка в мезонине»

Разлука со взрослыми детьми — не обязательно утрата. Если они счастливы, хоть и живут далеко, если они преуспевают, строят свою жизнь, рожают детей — этого для матери достаточно. Ведь не для того рожаешь их на свет, чтобы они заботились о тебе в старости. Ни о чем таком, по правде сказать, родители и не помышляют. И вообще, заводят детей не по плану — они просто появляются, и все. Но как появятся, понимаешь, что они должны расти крепкими и здоровыми, удачливыми, счастливыми, зарабатывать себе на жизнь так, как им по душе, занять свое место в мире.

Такова философия Джоан Тэйг. Одного из ее сыновей занесло в Австралию, другого — в Шотландию, дочь жила в Беркшире. Они виделись раз в год, порой чаще. Раз в две недели заглядывал внук, учившийся в Лондонском политехническом университете, и Джоан прекрасно знала, зачем мальчик приходит — вкусно поесть. Морин, жена ее двоюродного племянника Джона Джорджа, заглядывала на чай и возила Джоан за покупками на собственной машине в «Мартлсхэм Теско», лучший супермаркет в округе. В семьдесят восемь лет Джоан Тэйг все еще могла похвастаться здоровьем и силой и считала, что в жизни ей повезло.

Если бы получалось говорить по телефону, она бы могла раз в неделю пообщаться с детьми и внуками, но глухота усложняла дело. Врачи говорили, она оглохла от шума на шелкопрядной фабрике, где работала в молодости. С медиками Джоан не спорила — они все равно ничего не слушают. Нет смысла объяснять, что в цеху особого шума не было, к тому же дядя Эрнест был глух как пень, и отец тоже оглох под старость. Конечно же, она унаследовала свой недуг, но врачи терпеть не могут, когда больной сам ставит себе диагноз.