Олигарх с Большой Медведицы - Татьяна Устинова

Сейчас она пойдет домой, а он, пожалуй, пойдет и повесится вгараже. Какая уж теперь разница – один или два трупа?

– Извини меня, – сказал он легко и улыбнулся. Эти навыкиостались из «прошлой жизни». Он виртуозно мог изобразить все, что угодно, каквеликий русский актер Качалов Василий. – Я все неправильно понял.

Поднял с пола ее куртку, встряхнул и протянул Лизе. В концеконцов, видимо, придется умереть, так и не поцеловавшись с ней как следует!..

Сейчас она пойдет домой, а он до конца прочувствует комизмположения и допьет виски. Сосулек на крыше полно. Интересно, что с ним станетпосле литра виски?!

– Дима, я не хотела тебя расстраивать.

Ну, это уже перебор. Расстраивать его она не хотела!..

– О чем разговор? Конечно, не хотела.

Он думал только о том, как бы ему выпроводить ее побыстрее,а потом разобраться с отравой, которая медленно, но деловито подбиралась повенам к самому сердцу. Разобраться с отравой и быстро и аккуратно надраться.

Он давным-давно не надирался и не вспоминал о том, что унего есть сердце.

Лиза все смотрела на него. В его незнакомое, каменное лицо,ставшее очень усталым.

…или она ошиблась, и он ее не отвергал? Или он тоже неуверен в себе, как и она сама? Как узнать?! Как вообще понять, что творится удругого в голове?!

Решиться или нет?

Трусость, вспомнилось ей, худший из человеческих пороков.

Трусость, да.

Если она сейчас скажет ему, пути назад не будет, а он этогодаже не поймет. Если после того, что она скажет, он отправит ее домой, ранубудет не зализать.

– Дима.

– Носки можешь оставить на батарее, они все равно мокрые.

Он наклонился и поднял носки. Она вырвала их у него. Онибыли очень холодные, как дохлая лягушка.

– Дима, ты все правильно понял. – Он прищурился, ресницысошлись. – Я просто очень боюсь, я… уже давно не подпускала никого так близко,понимаешь?

– Не понимаю, – сказал он искренне. – А Гога как же?

– Какой Гога?

– Которому ты должна была немедленно звонить. Искала телефони стукнулась головой в дверь.

Он не мог этого видеть, он в кухне сидел, но она же на самомделе стукнулась!

«Он все про меня знает. Этот чужой, большой, взрослый мужчина.Мы едва знакомы, а он знает про меня все. И как теперь жить?..»

– Я не знаю никакого Гогу, – сердясь, заговорила она, и тутей пришло в голову, что, должно быть, он имеет в виду Игоря, но ей былонаплевать на Игоря. – Я всегда одна, всю жизнь, а ты… с тех пор, как ты… И тыподходишь все ближе и ближе, и я не знаю, что со мной будет, если ты меня тожеотвергнешь!

– Что значит – тоже?

– То и значит!

Господи, не рассказывать же ему сию минуту про школу,Наташку, первую любовь, вторую любовь и Игоря, который сказал, что «это еетрудности»! Все на свете трудности были ее, только ее. И больше ничьи.

И никто на свете никогда не чистил ей дорожек!

– Лиза, ты просто устала, – сказал он любезно. – Устала ивсе перепутала. Это ты меня, – он запнулся немного, – отвергла. Только что.Вместе со всем моим… напором. Прошу прощения, если напугал тебя.

– Я?! – поразилась она. – Я тебя не отвергала. Просто уменя… У меня дурацкая майка, и мне надо в душ. И лифчик с дыркой!..

Он распахнул черные глаза – наконец-то! – и замер. Еще бырот открыл, ей-богу!

– Что?! – спросила она злобно. – Что?! Он молчал.

– Ты даже не смотришь в мою сторону! – выпалила она ему влицо. – Ты руку вытаскиваешь, когда я тебя за нее беру. Когда я подхожу, тыделаешь шаг назад. Не замечал?!

Он покрутил головой.

– А я замечала! Ты все время меня избегаешь, ты иваландаешься со мной, как будто я престарелая бабушка или дитя неразумное, а яне бабушка и не дитя!

– Не дитя и не бабушка, – согласился Белоключевский быстро.

– Ты мне букетик сунул и что сказал? – Что?..

– Ты сказал – не грусти! Я не грущу, черт побери!

– Не грустишь?

– Нет, не грущу! Я точно знаю, что мужчины, которым ненаплевать, ведут себя по-другому!..

– Подожди, – попросил он жалобно. – Какие мужчины? Чтозначит – не наплевать? Как они себя ведут?

– Не так, как ты! Ты же совсем мной… не интересуешься!

– Интересуюсь. Ты первый человек за много лет, которым ядействительно интересуюсь.

– Я не человек! – крикнула в отчаянии Лиза Арсеньева. – Яженщина! Я тебе не товарищ по партии Надежда Константиновна Крупская!

Поверх ее волос он посмотрел на дверь. На ней виселкалендарь за тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, и изображен на нем былЯрославский обком партии. «Должно быть, волшебное место, – подумалБелоключевский тоскливо. – Всемилостивые апостолы Петр и Павел, помогите мне!..Прямо сейчас».

– Что ты пытаешься мне сказать? – С Ярославского обкома онперевел взгляд на Лизу. Вид у нее был несчастный. – Я тебя умоляю, скажисловами! Из твоих завываний я ничего не понял. Какая Крупская? Какие мужчины?При чем тут букетик?!

Лиза перевела дух.

Выхода нет. Придется сказать. И именно так, как он просит, –словами.

– Когда ты чистил дорожки, я стояла у окна и думала, как мнезатащить тебя в постель, – мрачно и твердо заявила она. – Я не умею этогоделать. Я не знаю как. Я умру от стыда, если ты не согласишься. Никогда в жизния ничего подобного не делала, а в кино показывают, что все бывает не так. Ядаже Дуньке позвонила, а она сказала, что ты мне не подходишь, и мне надопереключиться на более достойный объект. И еще тогда…

– Я соглашусь.

Лиза на секунду онемела.

– Что?

– Дура, – сказал он с такой нежностью, что она вдруг чуть незаревела. – Второй такой дуры свет не видел. Ей-богу.

И обнял ее, прижал к себе, и потерся щекой о ее макушку, ивытащил у нее мокрые носки и опять бросил их на пол.

Тикали часы, и вода из крана размеренно капала в чашку.

Они обнимались посреди тесного коридора.

– Что ты выдумала?..

– Я еще сто лет назад решила, что никому не позволю… Чтобольше никто и никогда не посмеет меня отвергнуть.