Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Да, сегодня я действительно ничего не знаю…

Я оказался в очень странном положении. Вольф, со своей стороны, следил за полетом мух.

Спасибо, Вольф, спасибо за шнапс. Я не слишком хорошо был знаком с этим напитком, с напитком его родины, которую я тоже не слишком хорошо знал. У него был травяной привкус, привкус грусти.

– Крис, хочешь пирожное? – спросил я в тот момент, когда увидел, что она вот-вот свалится с его ноги. – Твое любимое…

Она мотнула головой; это, в общем, могло значить все, что угодно; трудно было понять, означало это «да» или «нет».

Представьте себе: вы женитесь на женщине. Вы живете с ней пять лет. И в этих джунглях, в этом отвратительном мире, в этой гигантской пыточной камере вам удавалось сохранять с ней контакт, вы вели себя хорошо. И что от всего этого осталось? Вы держали ее в объятиях, ласкали ее, ухаживали за ней, предлагали ей куда-нибудь съездить, смеялись вместе с ней, рассказывали ей о своей жизни. И что осталось?

В конце концов Крис тихонько икнула, смущенно улыбнулась всем и никому, затем медленно встала, как заезженная лошадь, потащилась к креслу, рухнула в него и уставилась в телевизор, постоянно настроенный иа CNN; кстати, на телевизор никто не обращал внимания, он мог быть настроен хоть на MTV или крутить закольцованные кадры из жизни муравейника.

– Скажи нам, – сказал я, – если где-то случится землетрясение, не бойся нас перебить. Мне стало тоскливо. После того напряжения, в котором я пребывал в результате милого номера моей супруги, я теперь ощущал себя на грани депрессии.

Вольф приблизился ко мне:

– Все в порядке, Натан?

Я кивнул, чтобы дать ему понять, что все в порядке. Когда человек ощущает себя на грани депрессии, все остальное уже не имеет значения.

Он положил руки мне на плечи и посмотрел прямо в глаза:

– А почему бы нам не прошвырнуться?

Меня одолевала хандра. Глоток свежего воздуха не мог мне повредить.

У Крис был термос с горячим кофе. Близился рассвет. Мы остановились на перекрестке, напротив большого здания из тесаного камня на практически пустынной улице. Я смотрел на усеянное звездами небо, а Крис наполняла наши чашки.

– Я нахожу, что это так глупо. Ну, что ты здесь. Я нахожу, что это так глупо с его стороны…

– Кто из нас двоих больший идиот, он или я?

Через три улицы у торгового центра медленно разгружали полуприцеп. Флаги перед фасадом реяли на ветру. Оранжевые фонари мигали над тихими улицами, мостовая блестела в лунном свете. Безумные огни рекламы над крышами домов заслоняли небо бутылками содовой, пачками сигарет, кроссовками и эскимо.

– Я не знаю, хорошо ли ты понимаешь, что все это значит: это значит, что он тебе действительно доверяет. Доверяет абсолютно! Черт! С ума сойти!

– А что, я отношусь к числу людей, недостойных доверия? Да?

– Я этого не говорила.

– А что же ты, собственно, сказала?

Моя раздражительность объяснялась не только тем, что Крис меня унизила и оскорбила, что она со мной не посчиталась, не пожелала предоставить мне мое законное место, которое я должен был занимать самым естественным образом. Нет, моя раздражительность усугублялась слухом о демонстрации, которая вырисовывалась на горизонте, грандиозной, как они говорили, демонстрации, приготовления к которой шли полным ходом, но подробностей я разузнать не смог.

У меня ведь был повод волноваться с тех пор, как Крис начала приковывать себя цепями ко всяким решеткам, правда же?

На чем она остановится теперь, когда спуталась с экстремистом, который забирается нa крыши домов, чье тело все в шрамах? Он вступал в драки в Берлине, Лондоне, Генуе, Париже, Сиэтле, и вы полагаете, что у него нет шрамов? Но он-то – глыба, за него я не дрожу, а ее он уничтожит, я чувствую. С него станется приковать ее к буровой платформе посреди Северного моря, и она возражать не будет, она находится под воздействием его чар. Этот великан ее совершенно загипнотизировал.

Пока я с горечью смотрел на Крис, они общались по радио, и мне пришлось показать ей, как пользоваться портативной рацией. Да, плачевно. Но эти безумцы от нетерпения сучили ногами, предвкушая стычку с целой армией прекрасно экипированных и превосходно натренированных полицейских. Впереди их ждала настоящая бойня. А я был последним, кого она стала бы слушать.

– Все идет хорошо, правда?

– Лучше не бывает.

– Ты уверен? Ты не заметил ничего подозрительного?

– Ты вроде только что сама ему сказала, что все хорошо, что путь свободен.

– Ну и что? Я еще не привыкла к таким вещам.

Я предпочел не отвечать.

По какой-то причине (он как следует не разъяснил, хотя единственной истинной причиной было желание поразить Крис) Вольф решил дождаться рассвета, чтобы выполнить свои опасные упражнения.

– А эта демонстрация, это что такое?

– Чего? Какая демонстрация?

Пять долгих лет прожил с женщиной!

Вот небо стало светлеть, звезды гасли одна за другой. Крис грызла ноготь. Что, может быть, это я во всем виноват?… С тех пор как мы расстались, все шло наперекосяк. Моя жизнь превратилась в бесконечный бардак, и не было никакой возможности навести в ней порядок.

Правда, я вполне допускаю, что моя жизнь никогда и не была ничем иным, а я этого не замечал. Над этим следовало бы подумать. Я конечно же должен взглянуть на себя критически. Внезапно рука Крис судорожно вцепилась в мою руку и крепко сжала ее – но это мало что могло мне дать.

– Вот он! – объявила она, подпрыгивая на сиденье. – Это он! Это Вольф!

А кто же еще! Кто еще мог появиться на уровне двадцать первого этажа здания, когда солнечный луч запылал в уже голубом небе? Что еще такого сделала эта нефтяная компания (в начале 90-х она потопила в крови Нигер), что Вольф заставил нас смотреть свой акробатический номер?

Это животное уселось на раму самого большого окна здания, вынудив Крис вцепиться мне в предплечье своими коготками, которые из-за ежедневного приема витаминов были тверды, как железо.

– У меня дух захватывает.

– Я вижу, что у тебя дух захватывает. Я начинаю понимать. Но вообще-то зрелище довольно жалкое.

Крис схватила бинокль и поднесла к глазам.

– Знаешь, Натан, кто представляет собой жалкое зрелище? Мне нет нужды тебе это говорить. Это избавляет меня от необходимости быть с тобой нелюбезной. Так что не говори мне больше про жалкое зрелище. Не говори. Будь любезен.

– Но он же устраивает для тебя спектакль, нет?

– О да, он устраивает для меня спектакль! Совершенно верно.

– Ну тогда все великолепно. Дерьмо! Все просто великолепно!