Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

– А как твое ребро? Как это чертово ребро, Фрэнк?

– Ничего страшного. Но болит.

Мэри-Джо встала и направилась в туалет. Ей хотелось поскорей домой. Она была явно недовольна, когда я ей сказал, что должен зайти к Крис подписать кое-какие бумаги по социальном) обеспечению, непременно до понедельника. По-моему, она переборщила с амфетаминами, потому и бесилась по пустякам. Ее изумрудно-зеленые глаза вспыхивали мрачным огнем.

– Но все же, Фрэнк, знаешь, выглядишь ты не лучшим образом…

– Да? Правда?

– Как будто здорово влип.

– Я? Влип? Почему? Во что же, по-твоему?

Где-то далеко взвыла сирена «скорой помощи», в небе зарокотал двигатель самолета. Иногда налетал легкий ветерок, и тогда до нас доносился шелест листвы. Вот и пожарная сирена. Из телевизора, укрепленного над стойкой бара, доносилось странное, жутковатое мычание жертвы коровьего бешенства на ферме в графстве Кент. На этих животных уже никто не обращал внимания. Им потеряли счет.

Застать голубков в их гнездышке? Мне нужна была подпись Крис, сам не знаю для чего (а кто знает?). У меня в запасе было всего две недели, чтобы отправить эти бумаги, иначе мне на голову могли бы обрушиться большие неприятности (мне ясно дали это понять). Так что же делать? Поддаться нездоровому любопытству, темным инстинктам? Признать свою неспособность разорвать узы, связывающие меня с Крис? С меня бы сталось.

А тут еще эти двое. Фрэнк задернул шторы под тем предлогом, что солнце печет слишком сильно и у него разболелась голова. Мэри-Джо хранила молчание. Я остался стоять. Фрэнк вслух задался вопросом, не пора ли ему принимать противовоспалительные таблетки. Я услышал вопль Мэри-Джо на кухне, а потом мерзкую брань по адресу кастрюли с кипятком, после чего по дверце шкафчика заехали ногой. Фрэнк пошел посмотреть, что произошло.

У Крис, наоборот, кипела беспорядочная, по обыкновению лихорадочно-суматошная, но совершенно очаровательная жизнь: какой-то тип бежал по ступенькам вниз, размахивая лентой факса метра в три длиной, другой несся за ним по пятам, вопя, что главный компьютер завис, две девушки прикрепляли к стене в коридоре плакат с портретом Барбары Крюгер[8]и надписью «Your life is a perpetual insomnia»,[9]тот самый, что провисел у меня над кроватью целых три года; народ входил и выходил в настежь открытые двери квартир, отовсюду долетали обрывки споров; какие-то люди прилетали на всех парах и швыряли свои велосипеды на тротуаре, чтобы очертя голову броситься к входной двери и исчезнуть за ней; чуть дальше по улице была припаркована машина, битком набитая полицейскими, и я незаметно обошел ее стороной; Жозе устанавливала на лестничной площадке второго этажа кофейный автомат, какой-то китаец-электрик менял на лестнице лампочки, народ бегал куда-то с кипами бумаг, по дому плыл запах жасминового чая… там была даже собака, придурочная псина с отвратительной мордой и мужским галстуком вместо ошейника, и эта придурковатая псина бросилась на меня.

Когда они узнали, что я – полицейский, они стали говорить, что в таком случае это нормально, и принялись гладить животину по спине, а она виляла хвостом, как дура.

Тут возник Вольф и объяснил им, что меня можно не бояться, а затем явились и другие, знавшие меня, и стали объяснять, что меня можно не бояться, и Жозе сверху подтвердила, что я хоть и из этих, но не страшный.

Вольф был в одной рубашке и смотрел на меня дружелюбно, пока я приводил себя в порядок. Мне не очень был по вкусу его дружелюбный вид. Я вдруг представил себя с ним в будущем, в сельской местности в окрестностях Берлина, представил, как мы с ним ловим форель, травим анекдоты, а в речке охлаждается бутылочка хорошего вина… но что-то тут не склеивалось…

– Как дела, Вольф?

Его протянутую руку я проигнорировал.

– Крис дома? Я зашел повидать Крис.

– Это невозможно.

– Как это «невозможно»? Не надо, Вольф, не будем ссориться.

– Ты не смотришь Си-эн-эн?

– Послушай, не заговаривай мне зубы. Давай, Вольф, выкладывай.

– Крис прикована цепью к заводской ограде. Подойди к телевизору и посмотри.

– К заводской ограде? Какого завода? Прикована? Говори яснее, пожалуйста.

Вольф потащил меня в соседнюю квартиру, где группа единомышленников столпилась вокруг видака, сопровождая просмотр какой-то кассеты одобрительным свистом и яростно тряся головами. Вольф попросил их подвинуться и дать мне место у экрана. Перематывая пленку, он держал руку у меня на плече. Наверно, я ему понравился. Может быть, он искал кого-нибудь для совместной прогулки по своему лесу?

Я увидел Крис только на следующий вечер. Весь день я преследовал какого-то психа, совершившего налет на почтовое отделение и сумевшего ускользнуть от нас. Забыл сказать, что перед этой неудачной погоней (от выстрела одного из моих сослуживцев у меня вдребезги разлетелось ветровое стекло) меня вызвал к себе Фрэнсис Фенвик, наш шеф, жуткий ипохондрик.

Я спросил его:

– Известно ли вам, что из ста главенствующих компаний в мировой экономике мультинациональных – пятьдесят одна, а национальных – только сорок девять?

Разумеется, он этого не знал.

– А известно ли вам, – продолжал я, – что транснациональные корпорации, контролирующие треть активов мирового промышленного производства, составляют лишь пять процентов от общего объема занятости?

Ни малейшего понятия он об этом не имел.

– А вам известно, – гнул я свою линию, – что, например, Джордж Фишер, исполнительный директор фирмы «Истмен Кодак», в 1997 году сократил штат более чем на двадцать тысяч человек и в том же году получил пакет акций, стоимость которых оценивается приблизительно в шестьдесят миллионов долларов? Я говорю это к тому, чтобы вы поняли, что за человек Пол Бреннен. Это не наводит вас на определенные размышления, нет?

О его реакции на мои речи я предпочел бы умолчать. Я привык к его издевкам, угрозам, упоминаниям о том, сколь невысокого мнения он обо мне и моих предках (мать-католичка и отец-еврей – интересно, что он имел в виду?). Так вот, хоть я и привык к такому отношению, из его кабинета я вышел в еще большем унынии, чем обычно. Я предпочитаю больше об этом не распространяться. Скажу только, что, по его мнению, я крупно рискую своей карьерой («твоей жалкой карьерой полнейшего кретина», – уточнил он), если попытаюсь проникнуть внутрь за линию, очерченную вокруг Пола Бреннена радиусом около километра, а то и больше. Такая задача казалась мне трудновыполнимой, но я не собирался обсуждать с ним детали.

Солнце садилось, когда я выезжал из гаража главного комиссариата с новеньким ветровым стеклом; рядом со мной сидела Мэри-Джо, она положила руку мне на бедро и пристально всматривалась в перспективу улицы, где уже загорались фонари. Я поднялся с ней наверх, чтобы узнать, как дела у Фрэнка. Физиономия у него была окрашена в цвета конца света. Он попытался удержать меня подольше, чтобы поговорить со мной о вещице, которую я написал, следуя его советам, и которую он сегодня днем, по его словам, тщательно рассмотрел. Но я постарался сбежать как можно быстрее.