Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева

Она боится оторвать взгляд от зеркала и не увидеть ЕГО в реальности, словно он существует только в зеркальном мире. Но он чувствует взгляд и поворачивает голову сам.

Запыхавшаяся пожилая дама в желтом платке вокруг шеи странно смотрит на него, сидя на подставке, с которой достают товар с верхних полок.

«Пациентка бывшая, наверно», – думает он. Он привык, что люди в разных странах вдруг начинают его пристально рассматривать, узнавать. Через его руки прошло столько людей. Нет, здесь, кажется, другое. Ей, возможно, нехорошо.

Он оставляет тележку и быстрым шагом подходит к женщине.

– Мадам, с вами все в порядке? Я врач. – Он садится возле неё на корточки.

Она не может ответить. Смотрит на него, чувствуя себя пустой банкой, в которой нет ничего, кроме огромного сердца, колотящего в тонкие стенки.

– Вы меня слышите? – он берёт ее за руку и его серые глаза вспыхивают узнаванием. – Каролина? Это ты…?

Она молча кивает.

В его голове всплывают воспоминания. Замороженные, но прекрасно сохранённые… Ему было почти шестнадцать. Он учился в школе и готовился в медицинский, и родители наняли учительницу для дополнительных занятий по химии. Она приходила к ним домой два раза в неделю днём, когда он был дома один. Она говорила по-английски с акцентом. Отец сказал, что это славянский акцент. После месяца занятий она больше говорила на другие темы, чем химия. Однажды она попросила стакан воды, и когда он принёс воду, увидел, что она трогает сама себя. Он окаменел. Она спросила, видел ли он когда-нибудь такое, он сказал, что нет, тогда она предложила подойти и потрогать. Когда он подошел и дотронулся, то кончил в штаны. А она поняла, достала у него мокрого и взяла в рот. Потом завалила на пол и села на него. Она текла сильно, была мокрая, потом поднялась, села ему на лицо, и заставила лизать. И это был его первый сексуальный опыт. Потом, в другие дни, занимались только этим. Ему было все интересно – раздвигал, смотрел, щупал, гладил, нюхал. Она была беременна от мужа, на пятом месяце. Они занимались так почти до родов. В последнем месяце она давала делать куни, а потом анал, и любила, когда он заходил глубоко и кончал. Говорила, что у него большой член и если делать это обычно, то можно задеть маленького. На последнем месяце она любила только минет и анал. Он даже не мог себе такое представить с ней! Ей ведь было тридцать четыре, а ему почти шестнадцать. Потом он уехал в Лондон учиться. Жизнь пошла другая. Чернокожие девочки, много групповухи и много медицины. Секс и медицину он обожает всю жизнь. Предпочитает женскую доминацию. Скорей всего, первый сексуальный опыт послужил формированию такого предпочтения. А секс с беременной был последний раз с беременной женой. Дочке уже шестнадцать…

– Да, Рон, это я… Я так сильно изменилась?

– Наверно, как и я, – смущается он, не зная, о чем говорить с седой дамой в нелепом жёлтом платке, обмотанным вокруг морщинистой шеи, почти старухой, в которую превратилась его бывшая учительница.

– Как ты здесь оказался? Я тебя никогда раньше не видела.

– Я здесь по работе. Завтра улетаю, – сухо отвечает он, и вежливо добавляет подробности: – Надо было посмотреть пациента. А ты?

– Я здесь живу. Совсем рядом.

– Мм, – кивает он.

– У нас очень хороший город, – зачем-то говорит она.

– Я не успел оценить достопримечательности. Наверно, хороший, если ты здесь живёшь, – пожимает плечами Рон.

– Много ездишь?

– Чаще летаю.

– Ты поступил в Медицинскую Академию?

– Да. – Он поднимается, помогает подняться ей, поддерживая под локоть, как обычно помогают пожилым людям. Она ищет рукой его ладонь, и он дает ей руку.

Украдкой она смотрится в зеркало, приглаживает волосы и прикрывает платком шею. Она пытается задержать его руку в своей, но он деликатно высвобождает пальцы.

Ей так много хочется сказать ему. Какая неловкая ситуация…

– А ты какой врач? – спрашивает она совсем не то, что хотела.

– Нейрохирург.

– Много оперируешь?

– Много, – переминается он.

– Устаёшь, наверно? – она чуть не плачет от банальности их разговора. Через тридцать лет.

– Больше устаю от новых магазинов, – чуть улыбается он. – Никогда не знаешь, где что и найдёшь ли привычные продукты. А оперировать – это моя работа. Устаю, конечно, но и удовлетворение есть.

Он пытается заполнить словами неловкую пустоту между ними. Она благодарно подхватывает тему:

– А я, знаешь, тоже сделала операцию нейрохирургическую пять лет назад в Израиле. Дорого, но не жалею. Результаты хорошие. И очень мне профессор понравился. Шимон Рохкинд. Абсолютный фанат своего дела! Очень приятно было с ним общаться. Ты, может, знаешь его?

– Врач должен быть таким, – сдержанно отвечает Рон. – Я слышал о нём, но лично не знаком.

– А где ты живешь, Рон? – она ласкает языком его имя.

– В Иерусалиме.

– Ну да, а тот в Тель-Авиве. Вот и не встречались.

Разговор снова высыхает.

– Как родители? Живы? – вспоминает она.

– Мама жива, слава богу. Отца уже нет.

– Мама тоже в Израиле?

– Нет, мама в Лиссабоне. Она не хочет никуда переезжать. Болеет. Но за ней уход двадцать четыре часа в сутки, и мы навещаем. Я и дочка.

– У тебя дочка есть? А жена?

– Развелись. Она уехала в Штаты. Но мы остались друзьями. Я, когда бываю там, встречаемся, общаемся. Нормально. А ты как? И кстати, кто у тебя родился? – вспоминает Рон, смутившись.

– Мальчик, – тоже смущается Каролина. – Ему уже тридцать. Он женат, у меня внучка чудесная. Они в Швейцарии живут. А я вот сюда переехала, в Словакию. У меня же бабушка отсюда. Здесь дом, в котором я выросла. А с мужем развелись. Почти сразу после того, как…. как… как сын родился, – находится она.

– У тебя тоже компот из генов? – улыбается Рон. – У меня ведь отец армянин, а мама из Португалии. Отец был дипломатом, а мама в посольство пришла. Они там и познакомились.

– Я помню эту историю, – тепло говорит она. – Ты часто бываешь у нас?

– Нет. Часто в России. Был в Питере недавно, так номер самый дорогой, мерседес с водителем, ужин в Астории с девочками и чаевых пятьдесят тысяч евро. Это помимо оплаты операции и всех остальных расходов. Пока есть русские олигархи, можно жить! – смеётся Рон с теми же ямочками на щеках, что были в шестнадцать лет, но словно повзрослевшими…

Она теряется от этих ямочек окончательно, словно они, живые свидетели того, что у них было, смеются и над ней. Но, берет себя в руки.

– Это что же, Рон, получается, дешевле оплатить хирургу перелёт и проживание, чем больному прилететь в клинику? – спрашивает она.