Каталина - Уильям Сомерсет Моэм

— Нет.

— Я слышал, ты заболел.

— Легкое недомогание. Сейчас я совершенно здоров.

— Это хорошо.

Наступило долгое молчание.

— Ты хотел поговорить со мной, — сказал, наконец, епископ.

— Да, брат. Похоже, что вчерашним утром ты потерпел неудачу.

— Будь добр, Мануэль, скажи, зачем я тебе понадобился.

— С чего ты взял, что именно ты можешь излечить девушку?

— Я получил божественное подтверждение того, что девушка сказала правду, и, хотя и считал себя недостойным, взял смелость исполнить волю святой девы.

— Ты ошибся, брат. Тебе следовало допросить ее более тщательно. Святая дева сказала, что ее излечит сын дона Хуана де Валеро, который лучше всех служил богу. Почему ты решил, что речь идет о тебе? Не руководило ли тобой недостойное христианина высокомерие?

Епископ побледнел:

— Что ты имеешь в виду? Девушка говорила о том, что святая дева прямо указала на меня.

— Девушка невежественна и глупа. Она действительно решила, что речь шла о тебе. Во-первых, потому что ты — епископ, а во-вторых, жителям этого городка слишком часто твердили о твоей святости.

Епископ мысленно взмолился господу богу, чтобы тот помог ему сдержать злость, вызываемую у него самодовольством дона Мануэля.

— Но откуда ты узнал истинные слова девы Марии? Дон Мануэль довольно хмыкнул:

— У девушки есть дядя, Доминго Перес. Кажется, мы знали его в детстве. А ты, если не ошибаюсь, учился с ним в семинарии.

Епископ согласно кивнул.

— Доминго Перес — пьяница. Он ходит в таверну, где ужинают мои слуги. Он познакомился с ними, несомненно, для того, чтобы выпить за их счет. Вчера он нализался до чертиков. Естественно, они говорили об утренних событиях, ибо твое фиаско, брат, обсуждается на всех перекрестках. Доминго, оказывается, не ждал другого исхода и хотел предупредить тебя, но его не пустили в монастырь. И в точности повторил моим слугам то, что сказала его племяннице святая дева.

Доводы дона Мануэля смутили епископа. Он не знал, что ответить. В глазах брата он видел откровенную насмешку.

— А тебе не приходило в голову, брат, — продолжал дон Мануэль, — что речь шла обо мне?

— О тебе? — Епископ не верил своим ушам. Если бы он мог смеяться, то расхохотался бы ему в лицо.

— Почему это удивляет тебя, брат? Двадцать четыре года я служил моему королю. Бессчетное число раз рисковал жизнью, и мое тело покрыто боевыми шрамами. Я страдал от голода и жажды, пронизывающего холода проклятых Нидерландов и удушливой жары африканских пустынь. Ты сжег на кострах пару дюжин еретиков, а я, во славу господа, убивал их тысячами, разрушал дома и сжигал посевы. Я предавал мечу цветущие города, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. По телу епископа пробежала дрожь.

— Святая палата признает виновным лишь тех, кто нарушил закон. И предоставляет им возможность раскаяться и искупить грех. Справедливость для нее превыше всего, и, карая преступников, она освобождает невинных.

— Я слишком хорошо знаю этих голландцев, чтобы рассчитывать на их раскаяние. Они предали веру и короля и заслужили смерть. Никто не сможет отрицать, что я хорошо служил господу богу.

Епископ задумался. Грубость и хвастовство дона Мануэля наполняли его отвращением. Казалось невероятным, что бог мог выбрать его исполнителем своей воли. Хотя, с другой стороны, он мог предпочесть дона Мануэля, с тем чтобы напомнить ему, дону Бласко де Валеро, о совершенном им непростительном грехе.

— Мне лучше других известна моя ничтожность, — сказал он. — Но, если ты предпримешь попытку совершить чудо и потерпишь неудачу, люди будут смеяться. Я заклинаю тебя не торопиться. Сначала надо как следует подумать о последствиях.

— Все уже решено, — холодно ответил дон Мануэль. — Я посоветовался с друзьями, а они тут самые влиятельные люди. Узнал мнение протоиерея и приора этого монастыря. Они все считают, что стоит попробовать.

И вновь епископ задумался. Он догадывался, что многие в городе завидуют высокому положению, достигнутому им и его братом, потому что их захудалый, хотя и дворянский, род не принадлежал к элите Кастель Родригеса. Возможно, они специально разжигали честолюбие Мануэля, чтобы потом облить грязью их обоих.

— Ты не должен забывать о том, что Каталину мог попутать дьявол.

— Если мне не удастся излечить девушку, значит — она ведьма, и ее следует передать в Святую палату для суда и наказания.

— Раз ты получил согласие городских властей и хочешь предпринять такую попытку, я не стану возражать. Но прошу тебя держать все в полном секрете, чтобы при неудаче избежать крупного скандала.

— Благодарю тебя за совет, брат. Я об этом подумаю.

После ухода Мануэля епископ тяжело вздохнул и, встав на колени, долго молился перед черным крестом. А потом попросил отца Антонио привести к нему Доминго Переса.

— Если ты не застанешь его дома, то найдешь в таверне неподалеку от дворца, в котором остановился мой брат, дон Мануэль. Спроси Доминго, не сможет ли он незамедлительно прийти ко мне.

Вскоре отец Антонио ввел Доминго Переса в молельню епископа. Мужчины долго смотрели друг на друга. Они не виделись с тех пор, как Доминго удрал из семинарии Алькала де Энарес.

— Ваша светлость хотели меня видеть, — сказал Доминго.

Епископ улыбнулся:

— Много воды утекло с нашей последней встречи.

— Наши тропинки разошлись в разные стороны. Я думал, что ваша светлость давно забыли о существовании какого-то Доминго Переса.

— Мы знали друг друга всю жизнь. И я сожалею, что ты обращаешься ко мне с такой почтительностью. Прошло много лет, как я слышал, что друг называл меня просто Бласко.

Доминго широко улыбнулся:

— У великих нет друзей, дорогой Бласко. Это неизбежная плата, от которой никуда не денешься.

— Давай-ка забудем о моем величии и поговорим как старые добрые приятели, какими мы были в далекой юности. Я не забыл о тебе, наоборот старался быть в курсе твоих дел.

— Я думаю, моя жизнь не может служить поучительным примером для других.

Епископ опустился на табурет и предложил Доминго сесть на другой.

— Но еще больше я узнал о тебе из твоих писем.

— Но как? Я же не написал тебе ни одного письма.

— От себя — да. Но я узнал твой почерк, который хорошо запомнил по поэмам, написанным тобой в семинарии, в письмах отца и брата Мартина. Мне лучше других известно, что они не способны так правильно и изящно выражать свои мысли.

Доминго рассмеялся:

— Действительно, эпистолярные способности дона Хуана и Мартина невелики. Они могут сказать, что находятся в полном здравии, желают тебе того же, урожай выдался неважным, да вот, пожалуй, и все. И я на свой страх и риск оживлял эти сухие строчки городскими сплетнями и шутками, что пришли мне в голову.