Запретная стена - Серж Брюссоло

Да, в этом и заключалась его работа — читать заклинания, призванные удерживать облака на безопасном расстоянии:

«Именем Атаксарота, храни нас от того, что таится в тумане,

Именем Омонгонтарака, храни нас от невидимого,

Именем Небуломонгоса, храни нас от мрака ночи,

Именем Ониксозолукара, храни нас от зыбучих равнин,

Именем Оталомпамонгеддона, храни нас от облаков-убийц…»

Стоило ошибиться хоть в едином слоге в именах богов-покровителей, и твой язык тут же сгниет у тебя во рту… По крайней мере, так утверждала легенда.

Завершив обряд, Нат отправлялся будить Гуна, и тот снова приступал к бдению, ухватившись руками за осыпающиеся зубцы ограды и поочередно осматривая то небо, то тонкую корку ила на равнине, готовую в любой миг проломиться под ногами охотников. Он пристально наблюдал тяжелый, медленный полет облаков-айсбергов, вычисляя их курс и скорость дрейфа. Позже Нату надлежало тщательно наносить все эти данные на карты, хранящиеся на втором этаже.

Снизу вдруг донесся зов — звук рога, приглушенный толстой каменной стеной. Нат закрыл книгу и соскользнул по лестнице на первый этаж, где ему пришлось хорошенько напрячь мышцы, чтобы сдвинуть тяжелый засов на бронзовой двери.

— Приветствуем тебя, Нат!

Его встретил дружный хор голосов, однако ни радости, ни искреннего расположения в монотонном вежливом приветствии не прозвучало.

— Угощайся! — снова обратился к нему худой, оборванный мужчина с выступающими скулами, ставя у подножия лестницы корзину со свежепойманной рыбой. — Угощайся! Взимай полагающуюся дозорным подать!

Нат заглянул в корзину. Этим рыбам-мутантам пришлось приспосабливаться к жизни в жидкой грязи, и их чудовищно развитая мускулатура продолжалась в длинные костистые плавники. Разумеется, все они были слепы — в мутной жиже глаза не нужны. Нат взял половину. Обычай предписывал платить дозорным подать с уловов. Иначе чем бы они питались, если Гун, постоянно прикованный к сторожевой площадке, не мог больше ходить на охоту, а он сам проводил целые дни и часть ночей за непрерывным чтением заклинаний, отводящих облака-убийцы?

За его спиной раздалось неодобрительное бурчание.

— Да они даже не голодны, — пробормотал кто-то с досадой, — просто таким способом заставляют нас почувствовать свою власть.

— Замолчи! — обрубил его другой голос. — Подать — это священный обычай! Что бы мы делали, если бы не дозорные?

Нат смущенно поднял глаза, но увидел перед собой только молчаливые лица, лишенные всякого выражения.

Он взял еще несколько овощей и поблагодарил коротким жестом, но никто ему не ответил. Группка горожан удалилась, тяжело волоча ноги. На испещренной трещинами бетонной площадке двора осталась только одна тоненькая фигурка — Сигрид. Нат подошел к ней, но она даже не улыбнулась.

— Я не принесла тебе положенной подати, — сказала она сухо. — Мой отец уже четыре дня ничего не ловил. Надеюсь, господа дозорные простят нас?

Нат нахмурился.

— Слушай, Сигрид, — сказал он с горьким недоумением, — что у тебя за игра такая?

Она резко подскочила к нему вплотную и уставилась ему в лицо горящими от ярости глазами.

— Нат! — прошипела она. — Прожив столько времени с Мягкоголовыми, ты стал таким же глупым, как они!

Юноша хотел возразить, но Сигрид не дала ему и слова сказать.

— Молчи! — рявкнула она. — Неделю назад ты отказывался написать свое имя на табличке, а сегодня прислуживаешь Гуну, как лакей. Ты что, так ничего и не понял? А я-то думала…

— Сигрид, послушай…

— Нет, это ты послушай! Сегодня вечером я буду ждать тебя у скал на южном мысе. Хочу показать кое-что, что наконец откроет тебе глаза.

С этими словами она резко развернулась и зашагала прочь, а Нат, понурившись, потащил корзину в башню.

«Прислуживаешь Гуну, как лакей». Оскорбление жгло его раскаленным железом. Он прикусил губу. Растерянность прошла, и в нем вскипел гнев. В самом мрачном настроении он вскарабкался на второй этаж, чтобы нанести на карты последние заметки Гуна: «стая ящеров мигрировала на восток, на севере возможны осадки». Согласно правилам, ему еще предстояло объявить эти новости в рупор.

Сигрид по-прежнему оставалась для него загадкой. Она всегда казалась ему немного неуравновешенной, склонной хвататься за всякие несбыточные проекты. Она легко выходила из себя и то и дело переходила от непрерывной болтовни к надутому молчанию. Он не имел представления, какой она стала за последние годы, с тех пор, как еще подростками они потеряли друг друга из виду. Были ли у нее любовники? Интересно, сколько? И кто? Наверняка вокруг нее увивалась куча парней. Барнабас говорил о ней как о шлюхе, но стоит ли верить суждениям чокнутого, озабоченного старикашки?

Нат же так никогда и не мог толком разобраться, какие он испытывает чувства к этой девушке. Долгое время он старался думать о ней отстраненно, как о девчонке-сорванце… наверное, просто сдерживал самого себя, отказываясь признаться, что испытывает к ней влечение. Перед тем как покинуть Сольтерру, вскоре после смерти отца, он искал ее, чтобы попрощаться, но напрасно. Она где-то спряталась, не желая его видеть. Кто догадается, что у этих девчонок в голове!

Он с раздражением отбросил навязчивые воспоминания. Все это слишком сложно для него. В любом случае он никогда ничего не понимал в женщинах!

Сигрид явилась в шлеме от дождя. Резкий контраст между бывалым стальным шлемом и виднеющимся в щели забрала худеньким личиком странным образом взволновал Ната, который тут же постарался подумать о чем-то другом.

— Ты помнишь «Ползунов»? — с ходу заговорила Сигрид. — Мы еще подглядывали за ними, когда были детьми.

— Ползуны? — удивился юноша. — Те чокнутые бедняги! Неужели они с тех пор не перемерли?

Ползуны представляли собой небольшую общину, которая жила обособленно от всех остальных в крайней нужде и лишениях, никогда не прибегая к защите от каменных дождей, которые нещадно секли их кожу и проламывали черепа. Во время сильных ливней многие из них погибали, размолоченные кремнистыми градинами чуть ли не в кашу. Они не носили одежды и передвигались чаще всего ползком, отказываясь подниматься на ноги, а во время обрядов возносили хвалу колдуну-визирю Алканеку и вымаливали у него прощение.

Ползуны люто ненавидели больших неуклюжих птиц Алмоа и при каждом подвернувшемся случае яростно забрасывали их камнями.

«Они ненавидят все, что наделено свободой летать, — объяснял ему Мур. — Считают, что давление силы тяжести — это справедливое наказание, плата за то, что люди приговорили Алканека к казни через раздавливание. В их глазах любая попытка противостоять ему равносильна святотатству. Они опасные фанатики, так что держись от этих сумасшедших подальше».