Гонки на мокром асфальте - Гарт Стайн

Он посмотрел на Майка.

— Вот почему она в последнее время не обращалась в больницу.

— Не понял? — переспросил Майк.

— Она все чувствовала и очень боялась.

Майк кивнул, но явно ничего не понял.

— Как насчет гонок на будущей неделе? — спросил он.

— Завтра позвоню Джонни и скажу, что выбываю до конца нынешнего сезона. Я должен оставаться здесь.

Мы с Майком приехали к нам домой забрать мои вещи. Я едва не сгорел со стыда, когда он сказал: «А где наша собачка?» Я никому не признавался, что сплю с игрушкой. Но что поделать? Нравится мне она. Дэнни оказался прав: я спрятал собачку от Зои, чтобы она не взяла ее, а еще потому, что как только кто-нибудь ее увидит, то сразу начинает обнимать. Такая она вся красивая и мягонькая. А я не желаю, чтобы кто-нибудь лапал мою собачку. Кто их всех знает, занесут еще в нее вирус от зебры. Он ведь никуда не исчез, тут все гуляет.

Короче говоря, вытащил я свою собачку из-под дивана, потом мы снова уселись в «альфа-ромео» Майка и поехали к нему. «Жена» Майка, которая, в общем-то совсем и не жена, а женоподобный мужчина, спросил нас, как дела, но Майк отмахнулся и налил себе виски.

— Прилично скрутило парня, — ответил Майк. — Того и гляди аневризма появится или еще что-нибудь.

«Жена» Майка поднял мою собачку, которую я положил перед собой на пол.

— Эта дрянь тоже у нас тут будет?

— Послушай, — вздохнул Майк, — всем нам порой требуется страховка. Что тебе не нравится?

— Но она же воняет, — отозвался «жена» Майка, — я постираю ее.

И он бросил ее в стиральную машину! Мою собачку! Первую игрушку, которую мне купил Дэнни, он швырнул в стиральную машину… прямо в мыло! Я не верил своим глазам. Ни один человек еще не обращался так с моей собачкой!

Через стекло я посмотрел внутрь стиральной машины и увидел, как барабан швыряет мою собачку и как она бьется о его стены. Я глядел, а они смеялись. Беззлобно, правда. Они ведь думали, что я — тупой, так все люди думают о собаках. Они хохотали, а я глаз не мог оторвать от своей собачки. А потом они вытащили ее и сунули в сушилку, вместе с полотенцем, и мне пришлось еще ждать. Когда же она высохла, они вытащили ее. Тони, «жена» Майка, сунул ее мне, сказав: «Так будет лучше, правда?» И собачка была еще теплая.

Мне захотелось возненавидеть и его, и весь мир, даже свою собачку — глупую мягкую игрушку, которую мне подарил Дэнни, когда я был еще щенком. Я разозлился, что наша семья вдруг распалась — Зою утащили «близнецы», Еву упрятали в больницу, а меня словно беспризорника передавали из рук в руки. Да еще собачку мою взяли да и выстирали. Я хотел убежать, бросить всех и начать жить одному, с моими предками, хоть в Монголию, сторожить овец, охранять их от волков.

Когда Тони отдал мне мою собачку, я только из уважения взял ее и понес к себе на коврик, потому что делал так всегда ради Дэнни. Положил ее и сам лег возле.

И вот вам ирония судьбы — мне понравился запах моей собачки. Ой был прекрасен. Вы не поверите, но я никогда и не мечтал о таком. Он дал мне нечто, что укрепило меня. Веру в целостность нашей семьи. Я понял — ничто, никакая серьезная неприятность вроде нелепой стирки моей собачки или внезапной болезни неспособна разрушить ядро нашей семьи. Потому что в самом центре его, в его глубинах, есть невидимая, но прочная связь между Дэнни, Зоей, Евой, мной и даже моей мягкой собачкой. И как бы ни менялся мир вокруг нас, мы всегда будем вместе.

Я — собака, поэтому во многие дела меня не посвящали. Например, не пустили в больницу послушать приглушенные разговоры, рассуждения о диагнозе и анализах, не позволили стать свидетелем предположений о развитии болезни, высказанных доктором в синем халате и шапочке, и его сообщений о симптомах, которые следовало заметить раньше, или узнать о тайнах мозга. Никто не доверился мне. Со мной и раньше-то не советовались. От меня ожидали исключительно исполнения команд, не предполагая, что у меня может быть собственное мнение. Глупые, недалекие люди, они искренне считали: я прекращаю лаять только потому, что они мне приказывают замолчать.

В больнице Ева лежала долго. Несколько недель. Прежде мы жили, образно выражаясь, — стихийно, но теперь, когда на Дэнни свалилось много дел, — ему пришлось не только заботиться обо мне и Зое, но и регулярно навещать Еву — он решил применить планирование и ввести распорядок дня. Если раньше он с Евой, а иногда и вместе с Зоей обедал в ресторане, то теперь мы питались только дома. Дни состояли из череды жестко регламентированных событий: утром, пока Зоя ела кашу, Дэнни готовил ей второй завтрак в школу — разрезал булку и делал два сандвича с арахисовым маслом и бананом и вместе с картофельными чипсами, печеньем и маленькой бутылочкой воды клал ей в ранец. Затем отвозил ее набираться знаний, после чего отправлялся на работу. Под вечер Дэнни забирал дочку домой, затем готовил ужин. Мы с Зоей в это время смотрели мультики. После ужина Дэнни, покормив меня, вместе с Зоей отправлялся к Еве. Вернувшись, купал ее, читал ей книжку, укладывал спать и приступал к текущим хозяйственным делам — платил по счетам или ругался со страховой компанией, то дерущей с него слишком большие платежи, то задерживающей свои.

Уик-энды мы проводили чаще всего в больнице. Жизнь наша потеряла яркость, зато стала эффективной, а учитывая серьезность заболевания Евы, это то, что нам всем требовалось. Мы редко гуляли, исчезли наши путешествия по парку. Вообще в ту пору ни Дэнни, ни Зоя не баловали меня вниманием. Но ради сохранения семьи и выздоровления Евы я был готов нести любые жертвы. Я поклялся стать для них пусть и скрипучим, но нужным колесом.

После двух недель подобного существования Максвелл и Триш предложили Дэнни брать Зою к себе на выходные, чтобы он смог немного передохнуть. «Ты переутомился, выглядишь неважно», — говорили они. Ева согласилась с ними и даже сказала, чтобы Дэнни не приезжал к ней в ближайшие выходные, а отдохнул дома. По крайней мере нам с Зоей она такое заявила. Дэнни выслушал ее и кивнул, раздираемый противоречивыми чувствами. Я заметил, что он с неохотой собирал Зое сумку — явно не хотел отпускать ее к «близнецам» и, по-моему, жалел, что уступил. Однако как бы то ни было, Зоя уехала, и мы остались вдвоем.

Выходные мне показались очень странными. Мы делали то же, что и обычно, — бегали трусцой, заказывали по телефону пиццу. Днем смотрели прекрасный фильм «Лe-Ман», в котором Стив Маккуин с поразительным мужеством и стойкостью духа терпит страдания и боль. Мы смотрели запись великих гонок на трассе Нюрбургринг, сделанную в грандиозный день, когда в двадцатидвухкилометровом заезде по Нордшляйфе или Северной петле, участвовали такие супермастера, как Джеки Стюарт и Джим Кларк. Потом Дэнни вел меня в «Синий собачий парк», что в двух кварталах от нашего дома. Но даже и там все пошло наперекосяк. Дэнни бросил мячик, я побежал за ним, но вдруг откуда ни возьмись появилась громадная собачища с черной душой и мрачными намерениями, догнала меня, оскалила зубы. Не припустись я наутек, вцепилась бы мне в горло. Так бесславно закончилось для меня самое примитивное развлечение. Мячик я не думал приносить, а испуганно прижался к ноге Дэнни.