Багряная империя. Книга 3. Пепел кровавой войны - Алекс Маршалл

Ну конечно же! Вот в чем все дело! Глупо было думать, что глаза смертного способны узреть истинное величие небес, — грешник видит только грех, куда бы ни посмотрел, и, все еще находясь в плену плоти, она способна различить вокруг себя одну лишь плоть. Скверна Звезды все еще застит, подобно вуали, ее глаза, и необходимо избавиться от этой маски, но ритуал очищения, очевидно, еще далеко не закончен.

Пусть же испытания продолжаются!

И’Хома распрямила плечи и широко улыбнулась, хотя веревка херувимов все еще царапала смертную шею. Она родилась грешницей, как и всякий другой человек, но Падшая Матерь выбрала ее, чтобы возвысить над родом человеческим. Воплотившая в себе шесть священных добродетелей, она каждый день, с тех пор как научилась говорить, читала по шестьдесят шесть молитв. И вот теперь награда лежит перед ней.

Наконец эскорт в почтительном молчании доставил Черную Папессу в наос огромного собора. Ангельское дитя, соткавшее ярмо и рукавицы, спустилось с потолка и перебралось на обнаженную спину И’Хомы. Она постаралась восстановить дыхание, готовясь узреть новые чудеса, а маленький херувим обвил длинными лапами ее грудь и ребра.

Но это не был обычный собор. Вдали, за удивительным садом из мерцающих вееров, раскинулось пылающее озеро, посреди которого возвышался дворец из кости и плоти. Вершина зиккурата расплывалась в тумане испарений, что поднимались от дымящейся поверхности величественного зала, но И’Хома заранее знала из гимнов Цепи, что ее ожидает. Там было написано, что трон Всематери возвышается над огненным озером, и вот еще одно пророчество сбылось. Черная Папесса вернулась домой.

И’Хома помедлила лишь для того, чтобы херувим удобней устроился на ее спине, а затем спустилась по лестнице, растущей из стены огромного тронного зала. Хоть ей и не терпелось занять свое законное место, она заставила себя медленно и величаво пройти по этому истинному Саду Звезды. Игра света в живых райских кущах снова сделала И’Хому счастливым младенцем, восхищенным фигурками ангелов, подвешенными над колыбелью.

Выйдя из леса светящейся плоти, она перешла на другой берег озера по сплетенному из сухожилий мосту. Огромные херувимы сновали вдоль топких берегов, и еще более могучие ангелы вспенивали густую желтую воду, но И’Хома не сводила глаз с зиккурата. Он возвышался, словно остров, посреди священного озера, и, когда она взошла на нижнюю ступеньку у подножия башни, пылающая волна разбилась возле босых ног. Но не обожгла ее. Не могла обжечь.

И’Хома поднималась на зиккурат, смиренно глядя под ноги, пока не оказалась на самой вершине. Лишь когда теплые костяные ступени закончились, она подняла взгляд от окрашенных шафраном ног и узрела тронный зал Всематери. И ахнула от удивления. Вместо одного трона там стояло множество, полумесяцем выступая из верхней площадки зиккурата, словно зубцы короны.

Большая часть кресел оказалась занята.

Как бы ни потрясло И’Хому это несоответствие истинной природы рая ее ожиданиям, такое случилось далеко не в первый раз. Простой смертный почувствовал бы неуверенность, встретившись с диковинными древними созданиями, что расселись полукругом в этом святом месте, или даже испугался бы их зловещего вида.

Но И’Хома не была простым смертным. Она была величайшей из всех, кто когда-либо жил на Звезде. Она шагнула вперед, чтобы потребовать ответа у потустороннего синклита, ощущая при этом лишь злость на своего дядю, не сумевшего точно описать то, что ждет ее на Джекс-Тоте. Распятие было слишком мягким наказанием для ложного папы.

В полном молчании она насчитала тринадцать причудливых тронов из живой плоти, в каждом из которых, за исключением одного, бесстыдно расселись невероятные существа. Это напоминало гротескную пародию на святой престол, с той лишь разницей, что сидевшие выглядели еще более отвратительно, чем двенадцать кардиналов, которые постоянно лгали ей и заискивали перед ней.

От полумесяца занятых тронов в сердце рая И’Хому отделяла еще одна неожиданная преграда — Врата, растянувшиеся поперек верхней площадки зиккурата. Меньше любого из своих собратьев на Звезде, всего лишь дюжину ярдов в поперечнике, — но это, безусловно, были Врата. В отличие от огромных ям, с жадностью заглатывающих все и вся, через эту миниатюрную адскую пасть были переброшены узкие мостики из сверкающей белой кости.

— Я Черная Папесса И’Хома, Мать Полночи, Пастырша Заблудших, — объявила она, так и не дождавшись, что кто-нибудь из сидевших удостоит ее чем-то большим, нежели хмурый взгляд. — Я вернулась домой.

Необыкновенно толстый мужчина, обернувшийся в тогу из мерцающих белых блесток, вдруг разразился смехом и едва не вывалился из кресла. Остальные никак не отреагировали на грубость собрата, и его рев громким эхом отразился от прочерченной жилками крыши, испускающей бледно-зеленое сияние. И’Хома сжала кулаки, неуверенность и страх, которые она, пожалуй, все же ощутила при виде этой неожиданной картины, мгновенно покинули ее, и теперь в сердце разрастался гнев на этого мерзкого урода, что отважился смеяться над ней на исходе всех ее мытарств.

— Тихо! — выкрикнула И’Хома, но, к полному ее разочарованию, голос прозвучал тонко и слабо, так что раздутый мужчина засмеялся еще громче. Еще одно испытание. Она должна оставаться добродетельной, должна оставаться гордой и еще разгневанной. — Замолчите, вы, занявшие мой тронный зал, пока я не вышвырнула вас вон!

Несколько изможденных существ тоже начали давиться от смеха, но тут длинноволосая женщина в сверкающем платье цвета слоновой кости подняла тощую руку, и все успокоились. Затем она жестом подозвала И’Хому. Черная Папесса шагнула в сторону, собираясь обойти Врата, но забытый херувим сжал все восемь мохнатых лап на ее груди и заболевшем от отвращения животе, петля на горле затянулась и потащила И’Хому в другую сторону — к одному из мостов, перекинутых через Врата, мостов, изготовленных, вероятно, из очень толстого и длинного позвоночника.

Черная Папесса не задержалась больше ни на миг, отбросив все сомнения еще до того, как они успели оформиться. Костяные ребра под ее босыми ногами были острыми и влажными, но не скользкими, а липкими и достаточно широкими, чтобы девушка такого хрупкого сложения смогла без боязни пройти по ним. Она проделала уже половину пути, когда заметила узор, вычерченный пересекающимися мостами, — белую пентаграмму, охваченную черным кругом Врат, — и этот священный символ придал ей сил. Оглянувшись назад, она увидела, что пять древних существ поднялись с кресел и развернулись веером вокруг Врат, заняв позиции по углам пентаграммы. Ни одно из освободившихся мест не было тем сияющим троном, который мечтала занять И’Хома. Вместо божественного огня эти кресла, словно поганки, прорастающие сквозь возвышение из живой плоти, были украшены подмигивающими глазами. Сердце И’Хомы затрепетало от внезапной слабости, пока ее разум отчаянно пытался соединить с ее прежними представлениями это диковинное место и не менее странную церемонию, в которой ей пришлось участвовать.

Она должна сохранять веру. Когда папа Шанату вызвал ее в Диадему, она была всего лишь Джиреллой Мартигор, наивной девочкой, не знавшей ничего ни о божественном, ни об истинной природе мира, маленькой дурочкой, не представлявшей даже, что анафемы существуют на самом деле и что Звезда переживает духовный кризис. Испытания, которым она подверглась, чтобы отринуть от себя прежнее «я» и стать Черной Папессой, тоже представляли собой ошеломляющий, жуткий ритуал, и в какой-то момент она засомневалась, что сумеет это пережить... но сумела, потому что так пожелала Падшая Матерь, так желала и она сама. Падшая Матерь нарекла ее именем И’Хома...