Метро 2035. Злой пес - Дмитрий Манасыпов

Другое дело, что все возможно. Один отвлекает, погибая и принимая огонь на себя, замерзает застывшей бело-красной статуей в ветвях берез или елей. А другой, сидя дальше и незаметно, делает один выстрел, точный и смертоносный, в кого-то важного. Такое ни один финн, если идет война, не сможет не сделать. Родина важнее жизни, твоя смерть ничто рядом со смертями детей и женщин.

Свои тайники дядюшка Тойво устраивал давно. Бродил по мертвому городу, прикидывал все варианты, мало ли, запас карман не тянет. Тут, там, еще в паре мест, так, чтобы потом было легче… охотиться.

В городе, казалось бы, куда как просто спрятаться среди руин, старых стен, провалов в домах и дырявых прогнивших крышах… ну-ну. Дядюшка Тойво ни с кем об этом не говорил, но сам с собой иногда даже спорил, разглядывая с разных сторон тайник, сделанный пару месяцев назад. А как еще проверить место, укрываемое тобой самим? Только через месяц, два, полгода. Тогда можешь и не рассмотреть, а если сам не рассмотришь, другой вряд ли догадается.

Здесь, на крыше старого колледжа, высившегося над Самарской, площадью Славы и почти всей округой, после того, как рухнули новостройки, секрет устроил еще пару лет назад. Сразу, как пропал Рубеж и в город потянулись гости. Те самые, приходившие с реки. Первый-то, чтобы все видеть, дядюшка Тойво соорудил в «Волге», старой гостинице почти на набережной, вернее, ее остатках. Почти всю ее как корова языком слизала в Волну и Войну, оставив выщербину, как у сломанного зуба, с правой стороны.

Здесь, рассматривая захламленную площадь, ему сидеть еще не доводилось. И это хорошо, с одного секрета два раза охотиться не стоило, вычислят, будут проблемы. Проблем дядюшка Тойво не хотел. Проблемы всегда пахли кровью и лишним порохом, хорошим довоенным порохом, которого больше не становилось.

Его собственный дом, и верхний, окруженный сложной системой вручную устроенных ловушек, закрытый самой настоящей стеной, со стороны выглядевшей обломками, и нижний, уходящий на глубину, был довольно далеко. И правильно, кто же занимается такой охотой рядом с домом?

Иногда, если такое случалось, Тойво уходил с места охоты километров на десять, петляя то в Городе, то заводя с собой преследователей до Московского шоссе… как-то раз пришлось уходить до Загородного парка, надеясь на глупость погони. Тогда ему повезло, десяток совершенно наглых военных из Города, потерявших важного человека, рискнули сунуться в темный лес, разросшийся там, где когда-то горожане любили чинно и важно прогуливаться с любимыми, с детишками.

Лес принял Тойво как своего с первого раза. Тогда он притащил с собой двух найденышей, мальчишку с девчонкой, бежавших от собственной банды с Безымянки. Уставшие и замученные, они легко попались в яму и петлю, верещали, призывая хищников. Но дядюшка Тойво, как и всегда, успел первым. Дурачок, болтаясь над землей, даже обрадовался, увидев его. А вот девка…

Ему пришлось сломать ей руки, наказывая за острую полосу железа, чиркнувшую под бородой и чуть не вскрывшую горло. Волчонок, связанный и материвший его, даже заткнулся, позеленев и едва не сблевав. Тойво тогда разозлился и решил не тратить приклад «манлихера», растянув деваху на асфальте и потоптавшись на тонких руках всеми своими пудами. Хрустело и перекатывалось под сапогами знатно, и кричала она так же, разрывая связки и горло, потом кашляла всю дорогу.

Он затащил их в парк и там, привязав к черным вязам, вымахавшим у самого входа в темный провал между деревьями, достал нож и вернулся к подросткам, обильно оросил их красным соком корни и землю, подарившую парку новую жизнь.

Тойво не звал каких-то там духов и не камлал, как саамский шаман. Он просто знал – так нужно. И сделал все правильно.

Иногда дядюшка Тойво даже думал – а не перебраться ли ему с семьей туда, в самую дикую пущу, отвоевывавшую у города квартал за кварталом? Но пока не решался. Его лес принимал как своего, а вот среднего младшенького, взятого на первую охоту, лес убил. Увел в чащу и там разорвал ветвями, оставив болтаться между деревьями, где Тойво его и снял.

После этого жертвы лесу он приносил чаще, украшая вязы у входа головами, ссыхающимися телами, их пальцами, врезанными в кору и вросшими полностью, и порой наматывая снятую кожу. Мало ли, вдруг лес хотел больше страха и боли?

Отсюда, с тайника над площадью, Загородный… лес он не видел. Лишь чувствовал, как присутствие старого доброго друга, и ему становилось спокойнее. Сейчас ему там нравилось куда больше, чем как в показанном левом глазом. Поверил бы дядюшка Тойво в такое тогда, двадцать лет назад? Кто знает…

…Горожане воевали за Загородный с самых «святых» девяностых. То один ушлый бизнесмен, то второй, включали парк в список собственных бизнес-проектов. Почему все касались только одного: продать землю под частную застройку. Странно… и с чего бы?!

Неужели со спуска к Волге, плавно и неторопливо, едва уловимо ухом, бежавшей у узкой полоски пляжа, начинавшейся возле старой единственной лестницы, ведущей к воде? Из-за покоя и несуетного достоинства самого места, откуда, сам посмотри… Жигулевские ворота – вот они, руку протяни и потрогаешь лохматые крутые спины двух горушек, пропускающих меж собой реку-матушку, такую темную и зеркальную осенью, когда рыжая листва парка сама тянулась к ней, облетая, и убегала вдаль, засыпая на невозмутимых волнах.

А летом? Летом, в марево жаркого полудня, когда даже птицы не цвикают, когда деревья не дернут ни веткой в парящей зноем истоме, на ней, на ее голубой ленте, завиваются белые барашки после прошедшей баржи или пробежавшего трамвайчика. И хочется прямо сейчас сбежать вниз и окунуться, наплевав на двадцать с небольшим градусов, желая хотя бы немного остыть в реке, так манящей своей гладью, открывающейся с обрывов парка сразу за последними деревьями.

И совсем рядом – конная школа, манеж, фыркающие красавцы и красавицы, гнедые, чалые, буланые, каурые. С вычесанными водопадами хвостов и переливающимися на солнце гривами, аккуратными, волосок к волоску, так и тянувшими потрогать и погладить. Гордая детвора, прикоснувшаяся тайн гиппологии и держащая спину на аллюрах по песочному кругу, заливистое ржание и перестук свеже-кованых копыт.

В чанах из нержавейки тихо булькает кукуруза. Масло, соль, пергамент, и ты снова где-то в собственном детстве, ведь кукурузу варят почти осенью, когда кто-то едет мимо полей.

Ветер в парке теплый и ласковый, разве что мазнет осенней паутиной или летним пухом, стараясь загнать в рот, приоткрывшийся от удивления, когда навстречу сладко запахнет самой обычной сахарной ватой, вдруг кажущейся той самой, когда тебе было пять лет, и вкуснее ничего-ничего не найдешь…

А суровые мужчины и не менее суровые юноши сурово подносят к плечу приклад страйкбольного автомата, выбивая сколько-то там из сколько-то, и неожиданно теряются, берясь за обычную складную воздушку, промахиваясь раз за разом по весело крутящим жестяными лопастями мельницам. Или по медведям, бьющим молотами по наковальне, или… да какая разница, ведь все равно они идут на второй заход, доказывая сами себе что… а что?