Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

– По поводу диких животных. Они в лесу есть, – весомо произнес он.

В толпе раздались смешки.

– Но не так близко к городу. Во всяком случае, встретить медведя и тигра вероятность почти нулевая. Мы распределим вас так, что более опытные будут чередоваться с менее опытными. Вопросы?

Вопросов ни у кого не было. Начали распределять участки на карте. Нам предстояло разойтись веером на сто восемьдесят градусов от начальной точки – поляны. Крайние двинутся вдоль реки, которая петляет, но тем не менее течет почти по прямой. Так мы получали наибольший охват, но чем дальше в лес, тем больше добровольцы удалялись друг от друга. Насколько я знала, ночью поиски не ведутся – слишком велик риск. Но здесь, видимо, действовали свои правила.

Меня определили как опытную в паре. Поэтому со мной поставили не Витю или Рафа, а какую-то женщину, примерно моего возраста, в шапке и закутанную шарфом по самые глаза. Мы не понравились друг другу с первого взгляда, поэтому, обменявшись короткими кивками, двинулись по навигатору в нужную сторону. На кромке леса я остановилась и оглянулась назад. Слышалась негромкая речь, тут и там мелькали огоньки фонарей. Палатки, люди и автобусы отсюда казались ненастоящими, словно мираж надежности и безопасности. Мы вошли в тайгу.

Стоило сделать несколько шагов вглубь, как исчез свет от палаток. Никакие звуки, даже гул электрогенератора, не проникали в лес. Остались только мы вдвоем с напарницей, лучи фонариков и наше тяжелое дыхание. Изо рта вырывался пар, хотя было градусов двадцать тепла. Я знала эту лесную магию. С наступлением темноты лес превращался в гигантского черного монстра, поглощающего свет, звуки и запахи. Лес цеплялся за одежду колючками шиповника, бросал под ноги непроходимые кусты, переставлял болотные кочки, чтобы заманить в самую трясину. В детстве мне казалось, что он может даже перемещать сопки. Выйдя из палатки рано утром, я видела совсем не тот ландшафт, что помнила с вечера.

Фонарики у нас были мощные, охотничьи, плюс у каждой – светодиодный налобный фонарь. Но темнота съедала свет. Ему было негде отразиться, хотя он старался, как мог, – выхватывал из темноты кусты, деревья, высокую траву. Нас обступал пугающий хруст веток, скрип деревьев. Высоко в черном небе светила одинокая звезда.

– Мирон, Тихон, – вдруг закричала напарница, и я вздрогнула от неожиданности.

Мы замерли, прислушиваясь. До нас донеслись голоса волонтеров, идущих поблизости. Мальчики не отзывались.

Дальше пришлось продираться через кусты. Один раз мы полезли напрямик через валежник, вместо того чтобы обойти его, и моя напарница застряла. Пока я помогала ей выбраться из веток, разодрала штаны, которые не должны были рваться, и порвала завязку на запястье, защищающую от клещей. Напарница вылезла из валежника тоже порядком потрепанная, мы сели рядом и стали пить чай из ее термоса. Даже познакомились, пока я поливала хлоргексидином наши царапины.

Ее звали Наташей, дома ждали муж и дочка. Она училась в параллельном классе и узнала меня сразу, как только увидела. В темноте я не различала Наташиных глаз и не могла прочитать ее. Какое счастье – быть обычным человеком и не знать о людях ничего лишнего. Когда я только начала читать, я любила темноту за то, что она скрывает глаза.

Наташа спросила, что будет теперь, когда нашли Веру, и кто, по-моему, убил и украл ее из морга. В голосе моей напарницы звучало жадное любопытство и ни капли сочувствия. У меня прямо руки зачесались врезать ей в лоб. Но я ответила «не знаю» на оба вопроса и стала промакивать кровь на руке. Потом спросила у Наташи, зачем ее понесло в ночную тайгу. Она ответила неопределенно – «мальчиков жалко» – и перевела разговор на другую тему.

Мы встали и снова пошли по навигатору. Скоро уткнулись в сопку с крутым склоном. Получалось, что нам нужно подняться на нее или обойти. Сопка была высокой, мы выбились из сил, пока забирались на ее чистый, без единого дерева, гребень. В темноте смутно виднелись гребни соседних сопок, утыканные кедрами или елями, чьи острые верхушки смотрели в небо. Летом за них цепляются облака, висят и дозревают, а потом проливаются дождем. Отсюда был виден оранжевый отсвет города, сияла огнями телевышка. Мы отошли совсем недалеко, хотя прошло уже несколько часов, и мы совершенно выдохлись.

Температура заметно понизилась. Движение перестало согревать, и по телу поползли холодные змейки. Валивший изо рта пар мгновенно остывал и оседал на лице прохладой. Кожа рук заледенела, пока только снаружи – внутри еще носилась разогретая спусками и подъемами кровь. Я сгибала-разгибала кисти, но от этого стало хуже, и я спрятала руки в рукава куртки, которая, к счастью, была мне велика.

На других сопках мигали фонарики, до нас доносились далекие крики. Со стороны города приближался грохот вертолета. Вскоре показался и он сам. Мигая красными огоньками, вертолет петлял между сопками, едва не задевая вершины деревьев, и мощным прожектором светил вниз. Он сделал круг и над нами, подняв вихрь. В такт его рокоту застучало сердце.

Я позвонила отцу. Он шел с напарником недалеко от нас и должен был спуститься к Прозрачному ключу. Склон нашей длинной и узкой сопки, насколько я помнила, вел в распадок, где петлял вытекающий из ключа ручеек. Нам предстояло спуститься вниз по круче как можно осторожнее, уже выпала ночная роса, мои кроссовки и Наташины сапоги скользили по ней. Половину пути я попросту съехала на рюкзаке.

Однако внизу никакого ручья не оказалось. Он мог и пересохнуть, но, вероятнее всего, я перепутала сопки, и отец с напарником ждали нас где-то в другом месте. Связи внизу не было, и все, что оставалось, – идти прежним путем по заданной траектории и звать мальчишек. Мои уставшие глаза замечали: вот следы кабаньих копыт, вот припечатанные к земле тонкие кусты. Некоторое время мы шли по хорошо вытоптанной тропе. Я надеялась, что она выведет нас к ручью, но тропа петляла и никуда не выводила.

– Надо останавливаться, – сказала я. – Их тут нет, городские не ушли бы так далеко.

Наташа тяжело дышала – устала с непривычки. Зачем только потащилась в ночную тайгу? Но мы передохнули и пошли дальше по намеченному на карте маршруту. Взбирались и спускались с сопок. На одном из спусков Наташа не удержалась и проехала вниз по склону, раздался звук удара и негромкий вскрик. Я поспешила к ней. Наташа сидела на земле, налобный фонарик освещал оголенную ногу. Сначала мне показалось, что она в очередной раз порвала свои туристические брюки, но, подойдя ближе, я увидела кровь. На бедре Наташи чернела страшная рана с рваными краями. Острая обломанная ветка поваленного дерева пропорола ей ногу. Я кинулась к напарнице, на ходу снимая рюкзак. В рюкзаке не оказалось ничего, чем можно перетянуть рану. Но я продолжала бестолково рыться в нем, думая, что все, сейчас она умрет у меня на руках от кровопотери.

– Мой ремень возьми, – хрипло подсказала Наташа.

С виду она была спокойна, хотя, скорее всего, просто заторможена от шока. Она держала ногу выше раны и сжимала так, что пальцы побелели. Она не отпустила руки, когда я, неловко дергая и чертыхаясь, снимала с нее ремень. Тканевый, с пряжкой-креплением.