Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

Мы проехали по берегу Гордеевки, в народе называемой говнотечкой, – даже не речки, а ручья с берегами, заросшими кустами ив и боярышника. Дальше пошли мои любимые виды: зеленые поля и сопки, на полях тут и там – одинокие дубы. Мы притормозили у детского лагеря; отряд детей с вожатой, державшей красный флажок, шел купаться на речку. Дети, лет по десяти, махали нам. Я помахала в ответ. Автобус тронулся дальше и остановился у серпантина.

– Идем на расстоянии голоса, – сказал Рафаиль.

– Что это значит? – спросил кто-то.

– Новичок? – уточнил Рафаиль.

– Я тоже не знаю, – сказала я.

Рафаиль раздраженно посмотрел на меня.

– На расстоянии голоса – значит, вы должны слышать людей, которые идут слева и справа от вас. Каждые сто или пятьдесят метров останавливаемся и зовем пацанов по имени. Мирон и Тихон. Прочесываем до водохранилища. Надо успеть до темноты. Все понятно?

– Да, – закивали добровольцы.

Я увязалась за Рафой, надеясь пойти с ним и прочитать его, но он отогнал меня.

– Ты ж в лесу как дома, – сказал он и велел идти по левую сторону от него.

За сопкой начинался чистый лес – именно лес, не тайга, домашний, парковый. Землю устилала мягкая опавшая хвоя и прошлогодняя листва. Ни валежника, ни непроходимых кустов, ни лиан лимонника и дикого винограда. Мы с отцом привозили туристов сюда, потому что здесь было безопасно. Непонятно, как кто-то мог тут заблудиться. Лес просматривался далеко вперед, спускался вниз от обзорной сопки к водохранилищу.

– Саша, – едва слышно позвал Рафаиль.

– Рафа, – отозвалась я и крикнула в другую сторону:

– Витя?

– Тут, – ответил он с небольшим опозданием.

Я прошла, как требовала инструкция, пятьдесят метров и громко позвала:

– Тихон, Мирон!

И с другой стороны Витя позвал:

– Мирон, Тихон!

Я остановилась, прислушалась. Никто не откликался.

Волонтеры спускались вниз, к водохранилищу. Солнце висело уже низко над горизонтом, оранжевый свет заливал лес. Дубы и ели с высокими кронами стояли далеко друг от друга. Я заходила под них и смотрела вверх: ни одного просвета. В дождь можно спрятаться под густыми кронами, они надежно защитят даже от ливня. Когда-то великое сибирское оледенение остановилось в Приамурье, оставило здесь растения и животных неогенового периода: реликтовые кедры и папоротник, лотосы и лимонник, леопардов и черепах. Великое оледенение надвигалось с севера, горы выпирающего льда тянулись к югу, все ниже и ниже, и, когда они добрались до Гордеева, замерло. Геологи считают, это случилось из-за океана: его горячее дыхание растопило лед. Но в детстве я думала, что это был храбрый Азмун.

Мама читала мне сказку об отважном нивхе[2], который победил голод. Он пришел к морскому старику и попросил рыбы для своего народа. Мудрый старик кинул в реку рыбу и приказал ей плодиться и кормить нивхов. И конечно, только у храброго Азмуна было достаточно отваги, чтобы одолеть холод.

Горы льда напирали с севера, сминая под собой леса, вынуждая животных бежать на юг, но все равно настигали их и хоронили под своей толщей. И тогда перед оледенением, перед горой разъяренного, все сметающего льда встал маленький нивх. Куртка и штаны из оленьей кожи, меховая шапка, сапоги. За спиной – деревянный лук и несколько стрел.

Азмун становится напротив громыхающей ледяной массы. За ним стоят дрожащие звери, они так устали убегать от холода, что прячутся за спиной человека.

Широкоскулое лицо Азмуна с узкими глазами ничего не выражает, но ему страшно. Он боится ледяной глыбы, боится, что она надвинется на него, сомнет, покорежит. Боится, что лед дойдет до стоянки нивхов – землянок с двускатными крышами, в одной из которых его жена хлопочет над близнецами, мальчиком и девочкой. А лед, переваливаясь острыми краями, подходит ближе и ближе, и Азмуну хочется бежать. Но он поднимает руку ладонью вперед и приказывает:

– Стой!

Лед замедляется, пока не останавливается прямо у вытянутой руки Азмуна. Никто прежде не разговаривал со льдом так дерзко.

– Убирайся обратно на север! – приказывает Азмун.

Лед замирает. Азмун пятится, сверху на него капает дождь. Он вытирает лицо, но дождь все сильнее. Азмун отступает, отступает и вдруг понимает, что это тает ледяная глыба. Следом за Азмуном пришел теплый поток воздуха, и глыба сдается под его натиском. С нее льет вода, глыба истекает слезами, пока от нее не остается озеро, похожее на Гордеевское водохранилище.

– Тихон, Мирон, – снова кричит Витя.

Я повторяю за ним, прислушиваюсь, но опять ничего. По стволу сосны передо мной спускается бурундук. Наверное, самочка – она кокетливо наклоняет голову вправо-влево и посвистывает. Потом спрыгивает на землю и без страха скачет ко мне. Не боится, привыкла, что подкармливают.

– У меня ничего нет, – говорю я бурундучку.

Зверек забирается обратно на сосну, садится на нижнюю ветку и возмущенно меня освистывает.

…Бурундуки, колонки, харзы, изюбры, горбоносые лоси и важенки, чушки и секачи, жирные сазаны и караси, кабарожки, клесты, медведи, бабочки-хвостоносцы, амба. Кабаньи тропы и гайны, берлога под мертвой липой, гигантские выворотни, липняки, ивники и омшаники, болотистые ключи, увалы, поросшие осиной. Речки с подмытыми глинистыми берегами, опаленные пожаром вырубки, выгоревшие распадки с черными стволами. Дым стелется по земле – низовой пожар, горящий торф обжигает ноги. Мертвые ели, мертвые кедры, все мертвое. Из мертвой земли пробиваются ростки дикого винограда и малины – выжили. Черемуха цветет густо, белые цветы пахнут приторно-сладко, кружится голова.

Одноствольные переломки, кулемки на колонков, глаголи, ячеистые сети, насторожки, капканы с рыбкой-приманкой, дробовики. Запах дыма и пороха, отдача долбит в плечо, юкола на завтрак, уха на обед, у палатки поднимается дым от костра.

Миллион воспоминаний закрутился пестрой каруселью, одно сменяло другое. Отец вскидывает ружье на плечо, прицеливается. Утки замерли на воде, смотрят в нашу сторону, но не видят нас; сейчас одна из них умрет. Я пробираюсь через бурелом, он цепляется к одежде, к голым рукам, не пускает, царапает кожу, рвет одежду, но я не останавливаюсь, мне зачем-то нужно пройти сквозь него.

Видения заслоняют собой реальный мир, я спотыкаюсь и падаю на мягкую землю. Переворачиваюсь на спину. Деревья над головой очерчивают квадрат на оранжевом небе. Видения отступают, я сажусь на землю и думаю, что надо спуститься на дачную дорогу, поймать попутку, заехать за вещами – и сразу в аэропорт. Взять билет до любого города, если не будет прямого до Питера или Москвы. И лететь, лететь подальше от видений и призраков мертвых девочек.