Джевдет-бей и сыновья - Орхан Памук

— А, эти! Эти ничего не смогут! У них нет связей с Парижем… Сборище невежд, у которых за душой нет ничего — ни идей, ни решимости. С ними каши не сваришь. Они не против султана, а против Абдул-Хамида. Солдафоны, полагающие, что у них жалованье маленькое! Кроме меня и еще кучки людей, все против Абдул-Хамида, а о том, чтобы упразднить саму монархию, никто и не думает. К тому же стоит султану позвенеть монетками, предложить им посты, пообещать, что созовет меджлис, — и все к нему на цыпочках прибегут! Сам Мурат Мизанджи[31]прибежал как миленький, а уж у этих робких офицеришек, которые сами не знают, чего хотят, разве может что-нибудь получиться? Ровным счетом ничего!

— Я, конечно, всего этого не знаю, — сказал Джевдет-бей, огорченный, что начатый им разговор свернул в какую-то совсем непонятную сторону.

— Не знаешь! Да куда тебе. Чтобы знать, надо хоть чем-нибудь интересоваться, кроме прибылей!

Воцарилось молчание. Джевдет-бей обрадовался, что у него снова есть возможность пожалеть брата и проявить терпимость к его выходкам, но потом понял, что ничего не получится — слишком сильным было чувство вины. Все, что он хотел ему сказать, казалось сейчас пустым и ненужным. Душевное спокойствие, которое он ощущал в саду под каштаном, тоже развеялось без следа. Он попытался приободрить себя, представив, как будет там жить.

— Я говорил, что хочу кое о чем тебя попросить, — напомнил Нусрет и взглянул Джевдет-бею в глаза. — Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для Зийи. Когда я умру…

— Ну вот опять!

— Помолчи… Вот чего я хочу: когда я умру, возьми Зийю к себе.

— Взять к себе?

— Да, чтобы он жил в твоем доме.

— А как же Хасеки? Его мать, родственники…

— Я не хочу, чтобы он с ними жил. Если он будет жить с ними, вырастет дураком. Будет, как они, никчемным, ленивым, нетребовательным, недвижным! Понимаешь, что я хочу сказать?

— Мой дом всегда будет для него открыт!

— Я не про то. Я не хочу, чтобы он, когда ему заблагорассудится, ходил к тебе в гости. Я хочу, чтобы он у тебя жил! В Хасеки пусть не возвращается. Мать его чтобы на глаза не показывалась. Они…

— Но я обещал тетушке Зейнеп, что привезу Зийю назад!

— Зачем? Чего ради ты это ей обещал?

— Потому что она очень настаивала. Как будто знала, что ты не захочешь, чтобы он возвращался…

— Как будто знала, старая курица! Снова хочет прибрать к рукам милого ребеночка? Своих-то детей у нее нет! Зацелует, заласкает и в конце концов сделает идиотом по своему подобию! Заразит суевериями, леностью, ничтожеством! Нет уж! Я не хочу, чтобы моего сына так воспитывали. Я хочу…

Не договорив, Нусрет зашелся в приступе кашля. Джевдет-бей взял с тумбочки чашку для мокроты и протянул брату. Тот сначала махнул рукой, но потом схватил чашку и сплюнул.

— Видишь, мои дела совсем плохи. Я знаю, что жить мне осталось пару дней. Все, что я сейчас хочу, — быть уверенным, что Зийю ждет достойное будущее. А для этого он должен жить у тебя. Если же он останется в Хасеки или переедет в деревню к матери, то будет, как они, верить в Аллаха и прочие нелепые басни, станет ничтожеством, не сможет понять мир. Они над ним уже успели поработать! Утром он мне рассказывал про рай, про ангелов, про ведьм… Он во все это верит. Джевдет, я не хочу, чтобы мой сын был таким, понимаешь? Я хочу, чтобы он верил не в лживые сказки, а в свет разума, в себя самого… Свет разума… Я ведь не зря дал ему имя Зийя![32]— Нусрет на мгновение замолк и затем прошептал: — Джевдет, возьми Зийю к себе, дай мне умереть со спокойной душой!

— Ну что ты все время говоришь о смерти? Неправильно это! — сказал Джевдет-бей и покраснел, потому что понял, что на самом деле неправильным считает кое-что другое.

— Дай мне слово! — выкрикнул Нусрет.

— Даю! — сказал Джевдет-бей и, взяв с тумбочки свою феску, стал разглаживать пальцами кисточку с таким видом, как будто это было очень важно сделать именно сейчас.

— Даешь слово?

— Ну да, сказал ведь, — ответил Джевдет-бей, поднеся феску к самым глазам и принявшись расчесывать кисточку ногтем.

— Джевдет, пойми меня, пожалуйста! Я никогда не выполнял своих отцовских обязанностей. Отправил сына в Хасеки и постарался о нем забыть. Теперь я понимаю, что был не прав, но уже поздно. Даешь мне слово, что он будет жить у тебя? Да опусти же ты свою феску, я хочу в лицо тебе взглянуть!

Джевдет-бей положил феску на тумбочку. В глаза ударил слепящий свет лампы.

— Слышал когда-нибудь о принце Сабахаттине? — спросил Нусрет. — Впрочем, неважно. Он сейчас живет в Париже, тоже считается младотурком. Дурак, как и все принцы, но была у него одна интересная мысль… — Нусрет махнул рукой в ту сторону, где стояли книги. — А может, он, как водится, украл эту мысль у кого-нибудь. Как бы то ни было, я нахожу ее верной. Согласно Демолену,[33]могущество Британии объясняется тем, что личность, отдельный человек обладает там большей свободой по сравнению с другими государствами. Вот этой-то свободы у нас и нет. Нет у нас свободных, независимо мыслящих, инициативных, предприимчивых! У нас воспитывают только рабов, которые умеют лишь гнуть шею, поступать, как все, и бояться. Наше образование — побои учителя да нелепые запугивания матушек и тетушек. Религия, страх, замшелые догмы, затверженные наизусть… В результате учатся только одному — гнуть шею. Никто не пробивается благодаря собственным усилиям, преодолевая сопротивление общества. Пресмыкаются, раболепствуют, ищут покровительства… Никто не умеет думать самостоятельно. А если случится подумать, пугаются… В лучшем случае осознанно делают из себя рабов. По мнению Демолена, в деспотических государствах люди… Ты меня слушаешь? Я не хочу, чтобы мой сын… — Тут Нусрета снова скрутил приступ кашля. Откашлявшись и сплюнув мокроту, он немного успокоился. — Понимаешь ли ты, что я хочу сказать? Ты сам, самостоятельно кое-чего достиг. Ты можешь меня понять.

— Ты слишком себя утомляешь, — сказал Джевдет-бей.

— Я тебе про одно, а ты про другое. Ты можешь меня понять, пусть даже только в одном этом вопросе…

Джевдет-бей ухватился за представившуюся возможность:

— Твои идеи правильные. Я тебя понимаю. Я все время считал, что ты прав, только не мог тебе этого объяснить!

— Ну-ну, — сказал Нусрет и снова пошевелил пальцами, будто пересчитывал деньги. — Кроме этого, ничего ты не понял. Я тебе про свет разума, а у тебя на уме только блеск монет. Но это хорошо, что ты не ценишь ничего, кроме денег. Это делает тебя рационалистом. Ты меня не понимаешь… Но слово дал. Вот почему я хочу, чтобы мой сын воспитывался в доме торговца. В доме торговца, особенно такого, который, как ты, начал с нуля, все строится на денежных расчетах. В таком месте живет разум, а не страх.