Клара и мистер Тиффани - Сьюзен Вриланд

Здание оказалось не доходным строением длиной в квартал для сдачи комнат внаем, а ветхим деревянным домом из нескольких квартир, в случае пожара — натуральная западня. Когда я поднялась по голым ступеням, прошла через коридор со странными небольшими закоулками и поворотами, то поднимающийся на одну ступень, то опускающийся на две, слух мой подвергся атаке оглушительного жужжания и стрекота ножных швейных машинок. Один раз через дверь, полуотворенную для проникновения глотка свежего воздуха, я увидела с дюжину машин, работающих на полной скорости, за которыми горбились целые семьи. Вот что имел в виду Эдвин, рассказывая о потогонных цехах в жилых домах, организованных посредниками, каждый из которых старался выгадать на более доходной сделке, чем его соперник-тиран напротив через коридор. Эдвин сказал, что профсоюзы не были властны над подобными предприятиями.

Девочка, с руками до локтей измаранными черной краской от пачкающейся ткани, на мгновение оторвала взгляд, машинально не переставая гонять педаль. Ее образ неистребимо запечатлелся в моей голове, когда я спускалась вниз в коридор.

Из открытой двери Вильгельмины валил пар, а на плитке нагревались утюги для глажения одежды. Она сама, одетая всего-навсего в свою сорочку, держала в руке один из них. По-видимому, с приличиями здесь не считались. На полу лежали кипы одежды.

— Я еще не закончила, — проскулила девушка.

Крупная женщина, как я поняла, ее мать, трудилась рядом на другой гладильной доске.

— Кто это? — отрывисто пролаяла женщина. Ее волосы были кое-как собраны в лоснящиеся от грязи пучки, и я сразу поняла, каких огромных усилий стоило Вильгельмине приходить на работу, выглядя ухоженной и респектабельной.

— Это миссис Дрисколл, мама. Она — женщина, на которую я работаю.

Бешеные глаза женщины беспорядочно забегали, будто в поиске чего-то знакомого из Старого Света, что могло бы придать ей респектабельности. Ничего не обнаружив, она зарычала:

— Кто сказал, что она может прийти сюда?

В мгновение ока ее толстая рука взлетела в воздух и отвесила жгучую пощечину Вильгельмине прямо под подбитым глазом.

Вильгельмина даже не уклонилась, просто выместила гнев матери на мне:

— Я не говорила, что вы можете прийти сюда. Я просила вас подождать на углу.

— Прошу прощения. Мне следовало подождать. Мы сходим на выставку в другой раз.

Я быстро убралась восвояси, испытывая ужасную вину за то, что оставляю ее один на один с такой жизнью.

По дороге домой я размышляла, когда началось это жестокое обращение. Вильгельмина приняла пощечину, не моргнув глазом. Какая же она сильная, если способна оставить позади мерзости своей жизни, переступая порог студии.

Очевидно, переезд через океан способствовал нерадостной перемене в матери: до отказа набитые загоны и обращение как со скотом — совсем не то, что ей представлялось. А еще осознание, что она никогда не приживется в новой стране, заставляло ее взрываться по любому поводу. Ах, если бы ее мать тоже работала у Тиффани! Я чувствовала, что красота этой работы и доброта девушек смягчили бы ее. Женщина не может оставаться черствой, когда все вокруг — истинная прелесть.

Когда я переступила порог входной двери дома № 4 на Ирвинг-плейс, гостиная была полна народу, стоял шум от криков и рукоплесканий. Джордж в носках танцевал на столе, вызывающе виляя узкими бедрами, выпячивая плоскую грудь, вращая плечами, крутя над головой красным носовым платком.

— Что случилось?

— Это хучи-кучи! — прокричал он.

— Маленькая египтянка исполняла этот танец «Мидвей Плейзенс», — объяснил Хэнк, — одетая всего-навсего в бахрому и вуаль. Тысячи посетителей были восхищены, понимая одновременно, что это скандал.

— Я-то все время думала, что выставка посвящена искусству и ремеслам, — изрекла миссис Хэкли.

— Так и есть. Танец живота — вид искусства. — Джордж быстро вильнул бедрами, бросил свой носовой платок миссис Хэкли. — А чтобы исполнять его, требуется профессиональный навык.

Миссис Хэкли отшвырнула от себя носовой платок с таким видом, как будто это ее панталоны.

— Прошу прощения, джентльмены, — вмешалась Мерри. — Убирайся с моего стола, Джордж Уолдоу, или я так огрею тебя дубинкой по заднице, что ты полетишь прямехонько в Дублин!

В попытке искусить хозяйку Джордж качнул задом в ее сторону, затем спрыгнул вниз и протянул раскрытые ладони для сбора денег.

— Кто из вас разрешил ему вести себя так легкомысленно? — добивалась Мерри.

— Никто. Наш Джордж не нуждается в запросах на разрешения, — ответила я. — Расскажи нам о выставке.

— Дорога до входа была длиной в милю, — сообщил Джордж.

— Определенно зрелище для людей с невзыскательным вкусом, — насмешливо подтвердил Хэнк. — Цирк Барнума, представление с Дикого Запада Уильяма Коди и аттракцион замок Бларни. — Он кивнул Мерри, которая явно обиделась на такую оценку.

— Было огромное колесо, высотой больше чем двадцать пять этажей. — Джордж изобразил своими руками огромную арку. — Наш ответ Эйфелевой башне. Но на нем можно было кататься, по шестьдесят человек в кабине.

— Можно было увидеть весь Белый город, построенный между каналами, с сотнями гондол и гондольеров. До чего красивые парни, их выписали из Венеции, — добавил Хэнк.

— Шестьсот акров мостов, арок, храмов, дворцов, памятников, висячих садов. — Джордж размахивал руками. — Ночью они превращались в сказку.

— Сверкая электричеством, в три раза превышающим потребление всего Чикаго, — вставил Хэнк, неутомимый охотник за фактами. — Люди приехали со всего мира. Ожидается, что к концу выставки ее посетят двадцать семь миллионов. Это примерно половина населения страны.

— Верится с трудом, — съязвила миссис Хэкли.

— Гид признался, что отвечал на сотню вопросов в час, и три четверти из них были об одном и том же. — Хэнк взглянул на меня. — «Где экспонат Тиффани?»

— Правда?

— Честно говоря, возможно, они имели в виду «Тиффани и Ко», чтобы увидеть бриллиант в сто двадцать пять каратов, вращающийся и испускающий искры. Был там еще один поменьше, всего семьдесят семь каратов, вместе с чрезвычайно дорогим ассортиментом ювелирных изделий, драгоценных камней, тиар…

— А как насчет «моего» Тиффани?

— Часы, хрусталь и серебро невиданной красоты. Даже серебряные шпоры с гравировкой.

— О, чудо из чудес. Уверена, лошадь несется галопом быстрее, если ее подгоняет произведение искусства, — высказалась я.

— Револьверы «смит-и-вессон», изготовленные из серебра и инкрустированные бирюзой и ляпис-лазурью.

— Я бы предпочла быть убитой из ружья с бирюзой, нежели с ляпис-лазурью.

— А еще золотые и серебряные вазы, братины, блюда, украшенные огромными жемчужинами, нефритом, резными камнями, — не унимался Хэнк.