Тимбукту - Пол Остер

Генри купил несколько пакетиков с семенами редиски и посеял их прямо в грязь, окружавшую картонную коробку. Этого требовала конспирация: когда родители спрашивали Генри, почему он проводит так много времени на заднем дворе, он рассказывал про редиску, и они одобрительно кивали и оставляли Генри в покое.

— Странно заводить огород в самом конце лета, — говорил отец.

Но у Генри был готов ответ и на это.

— Редиска вызревает за восемнадцать дней, она успеет вырасти до заморозков.

Генри был умный мальчик. Он всегда находил, что сказать в затруднительных ситуациях. Кроме того, он ловко извлекал мелочь и забытые долларовые бумажки из материнской сумочки, а по ночам незаметно выносил с кухни остатки еды, так что вполне мог обеспечить безбедную жизнь и себе и своему новому другу. Не его вина, что отец несколько раз перепугал Мистера Зельца до полусмерти, явившись в сад посреди ночи, чтобы посмотреть, как растет редиска. Каждый раз, когда луч карманного фонарика падал на картонную коробку Мистера Зельца, пес начинал дрожать, уверенный, что ему пришел конец. Пару раз запах страха, исходивший от тела Мистера Зельца, оказывался таким сильным, что Чоу-старший начинал и впрямь принюхиваться, словно почувствовав что-то неладное. Но поскольку он не знал, что, собственно говоря, ищет, то, проведя пару минут в озадаченности, бормотал себе под нос непонятные китайские слова, а затем возвращался в дом.

Однако как бы ужасны ни были эти ночи, Мистер Зельц забывал все, стоило ему поутру взглянуть в глаза Генри. Дни их начинались на месте их тайных встреч — между мусорным баком и автоматом для продажи газет, и в течение следующих восьми или десяти часов ресторан и картонная коробка казались не более чем кошмарным воспоминанием. Мальчик и собака гуляли по городу безо всякой цели, и бесцельность эта чем-то напоминала псу счастливые деньки, проведенные вместе с Вилли. Короче говоря. Мистеру Зельцу не приходилось долго раздумывать над тем, что от него ждут.

Генри Чоу был ребенком, привыкшим к одиночеству и жизни в мире фантазий. Теперь, когда у него появился приятель, мальчик говорил без умолку, пересказывая ему даже самые ничтожные и мимолетные мысли, посещавшие его одиннадцатилетний мозг. Мистер Зельц любил его слушать, любил поток слов, сопровождавший их прогулки. Монологи эти до такой степени напоминали псу его покойного хозяина, что Мистер Зельц не раз задумывался, не является ли Генри Чоу законным и подлинным наследником Вилли Г. Сочельника или даже его новым воплощением.

Это вовсе не означает, что Мистер Зельц всегда понимал, о чем говорит новый хозяин. Интересы Генри сильно отличались от интересов Вилли, и собака терялась, когда Генри садился на своего любимого конька. Откуда мог Мистер Зельц знать, сколько хоум-ранов за матч зарабатывал в среднем питчер команды «Иволги» и на сколько кругов они отставали в чемпионате? За все годы, проведенные с Вилли, он ни разу не слышал, чтобы поэт говорил о бейсболе. И вдруг бейсбол стал вопросом жизни и смерти. Каждое утро после встречи с Мистером Зельцем первым делом Генри покупал газету. Он доставал из кармана несколько монет, вкладывал их в щель автомата и получал номер «Балтимор Сан». Затем направлялся к скамейке на другой стороне улицы, садился и, развернув спортивные страницы, начинал читать Мистеру Зельцу отчет о вчерашней игре. Если «Иволги» выигрывали, голос его был полон радости и возбуждения. Если же они проигрывали, голос Генри становился печальным и мрачным, а иногда даже гневным. Мистер Зельц радовался вместе с ним победам и огорчался из-за поражений, но так никогда до конца и не понял, что имел в виду Генри, когда говорил о команде. Иволга — это птица, а команда — это коллектив, и если желтое создание, изображенное на бейсболке Генри, являлось, несомненно, птицей, то какое она могла иметь отношение к такому сложному и многотрудному занятию, как бейсбол? Новый мир, в который вошел Мистер Зельц, был полон тайн. Иволги в нем сражались с тиграми, сойки — с ангелами, медвежата — с гигантами, и понять все это оказалось весьма не просто. Бейсболист был, разумеется, человеком, но, становясь частью команды, он превращался в животное, в мутанта, в духа, который обитал на небесах одесную Бога.

Если верить Генри, то в балтиморской стае одна птичка намного превосходила всех остальных. Звали ее Кэл, и хотя она всего-навсего была иволгой, играющей в бейсбол, ей удавалось совмещать в себе качества разных животных: выносливость коня, смелость льва, силу буйвола. Все это было трудно понять, но когда Генри решил, что отныне Мистера Зельца тоже будут звать Кэл, а полное имя — Кэл Рипкен-младший Второй, в голове у пса все окончательно смешалось. Не то чтобы он имел какие-то принципиальные возражения. В любом случае он не мог сообщить Генри свое настоящее имя, а раз уж мальчик должен был как-то называть его, то Кэл — имя ничем не хуже других. Проблема лишь в том, что оно рифмуется с «Эл», и в первое время, когда Генри называл его так, Мистер Зельц автоматически вспоминал старого друга Вилли, Эла Саперштейна, который владел той самой лавкой курьезов на Серф-авеню, Кони-Айленд, которую они с хозяином частенько посещали. Внезапно он снова представил себе дядю Эла, в ярко-желтой бабочке и клетчатом спортивном пиджаке, и вновь очутился в магазине, вместе с Вилли гуляя по проходам и рассматривая ручные жужжалки, подушки-пердушки и взрывающиеся сигары. Мистеру Зельцу не понравилась эта встреча; прежний хозяин, воскресший из царства теней, в сочетании с беспрестанной болтовней Генри о Кэле-иволге плюс тот факт, что в половине случаев Генри, говоря «Кэл», имел в виду Мистера Зельца, — от всего этого пес совсем потерял голову и перестал понимать, кто он такой и кем его считают.

Но какая разница? Он ведь только что явился в мир Генри, и должно пройти некоторое время, прежде чем он станет там совсем своим. Проведя с мальчиком неделю, он уже начал кое-что понимать, и если бы не подлая выходка календаря, неизвестно еще, как бы далеко они продвинулись. Но существуют и другие времена года, кроме лета, и Генри вскоре предстояло возвращаться в школу. Спокойные деньки совместных прогулок, болтовни и запуска воздушных змеев в парке внезапно кончились. В последнюю ночь перед началом шестого класса Генри лежал в кровати с открытыми глазами, дожидаясь, пока родители крепко заснут. Сразу после полуночи, как только в доме все затихло, он спустился по лестнице, вышел во двор и забрался в картонную коробку к Мистеру Зельцу. Обняв пса, он объяснил ему, что отныне их жизнь сильно переменится.

— Когда утром взойдет солнце, — сказал Генри, — каникулы закончатся. Какой я все-таки идиот, Кэл. Надо было найти для тебя место получше, чем эта гнилая коробка на грязном дворе, а я этого не сделал. Я пытался, но никто мне не помог, а теперь у нас больше нет времени. Не стоило тебе доверяться мне, Кэл. Я — полная бездарность, тупой кусок дерьма, я все испортил. Я никогда другим не стану. Вот до чего доводит трусость. Я не решился сказать отцу о тебе, а если я у него за спиной поговорю с мамой, то от этого все станет только еще хуже. Ты — мой лучший друг, а я так тебя подставил!

Мистер Зельц с трудом понимал, о чем говорит Генри. Мальчик рыдал так горько, что слов почти нельзя было разобрать, но поскольку поток обрывочных и путаных фраз не прекращался, видимо, речь шла не о минутном капризе. Что-то было не так, но Мистер Зельц не представлял, что именно. Состояние Генри стало постепенно воздействовать на него, и по прошествии нескольких минут он тоже начал горевать. Так уж устроены собаки. Они не всегда способны понять все оттенки мысли хозяев, но они чувствуют их настроение, и Мистер Зельц не сомневался, что юный Генри Чоу сейчас в плохой форме. Прошло десять минут, затем двадцать, тридцать, а они все сидели и сидели, обнявшись, — мальчик и собака — внутри темной картонной коробки. Обхватив шею пса, Генри плакал навзрыд, и Мистер Зельц повизгивал вместе с ним, время от времени поднимая морду, чтобы слизнуть слезы с лица мальчика.