Семь песен - Томас Арчибальт Баррон

Меня охватила ярость, и я едва не швырнул в море ракушку вместе с ее наглым обитателем. Но отчаянное желание вернуть мать все же оказалось сильнее оскорбленного самолюбия.

– Тогда скажи мне, где можно найти мудрейшую раковину.

Существо, сидевшее в коричневой раковине, рассмеялось, и в ухо мне попало несколько капель воды.

– Попробуй поискать в том месте, где встречаются лес и вода, глупый мальчишка.

Я озадаченно повертел раковину в руке.

– Ближайшие деревья находятся по другую сторону линии дюн. Около воды нет никакого леса.

– Ты в этом уверен?

– Совершенно уверен.

– Это слова глупца.

Я нехотя обернулся и осмотрел полуостров. В конце концов я заметил ту самую кучку выброшенных волнами обломков дерева, в которой спрятался краб. С торчащих сучьев, подобно лохмотьям, свешивались затхлые водоросли. Я тряхнул головой, не веря собственной догадке.

– Ты же не хочешь сказать, что она сидит среди этих жалких гнилушек!

– Это слова глупца, – повторила раковина.

Сомневаясь в том, что поступаю правильно, я положил коричневую ракушку обратно в лужицу морской воды и приблизился к кучке плавника. Отбросив в сторону водоросли, я поискал среди сучьев нечто, хотя бы отдаленно напоминавшее раковину. Ничего.

Я уже собрался бросить это дело, когда заметил в трещине одного из бревен крошечный предмет. Это оказалась ракушка песочного цвета, формой напоминавшая конус. Она легко могла бы поместиться на ногте моего большого пальца. Когда я взял раковину и поднес к лицу, какое-то черное существо, похожее на червячка, частично высунулось из устья, но сразу же спряталось. Мне не хотелось подносить раковину с неизвестным обитателем слишком близко к уху, поэтому я продолжал держать ее на некотором расстоянии от себя. Я не мог бы сказать с уверенностью, но мне показалось, что я слышу тихий шепот, похожий на плеск воды.

Я осторожно поднес крошку к уху. Снова раздался «водянистый» голос. Впечатление было такое, будто где-то в самом дальнем уголке маленькой раковины прибой обрушился на галечный пляж.

– Ты, плюх-х-х, сделал верный выбор, Мерлин.

Я затаил дыхание.

– Ты назвал меня по имени?

– Именно так, плюх-х-х, хотя мое имя тебе незнакомо. Меня зовут, плюх-х-х, Вашамбалла, я мудрейший среди существ, живущих в раковинах.

– Вашамбалла, – повторил я, стараясь не выпустить из пальцев влажный маленький конус, прижатый к мочке уха. Что-то в голосе моллюска оживило в моей душе надежду. – И ты знаешь, зачем я сюда пришел?

– Это, плюх-х-х, мне известно.

Сердце забилось часто-часто.

– Тогда ты… ты мне поможешь, да? Ты сделаешь так, чтобы она вернулась на Финкайру?

Несколько секунд моллюск не отвечал. Наконец я снова расслышал его тихий, хлюпающий голосок.

– Мне не следует помогать тебе, Мерлин. Это очень большой риск, ш-ш-шлеп, гораздо более страшный риск, чем ты можешь себе представить.

– Но…

– Мне не следует этого делать, – продолжал обитатель раковины. – Но я чувствую в тебе нечто такое… Твоему голосу невозможно противиться, хотя тебе еще предстоит многому научиться, ш-шлеп. Может быть, сегодняшние события станут частью твоего обучения.

Вашамбалла смолк, и я с замиранием сердца прислушался к его булькающему дыханию. Я не осмеливался вымолвить ни слова.

– Мы можем преуспеть, плюх-х-х, а можем потерпеть неудачу. Я не знаю, чем все закончится, потому что под видом успеха нас может ждать катастрофа. Итак, ты все же, плюх-х-х, желаешь попытаться?

– Да, – твердо ответил я.

– Тогда держи меня крепче, плюх-х-х, прижми меня к сердцу и подумай о той, о ком ты тоскуешь.

Я осторожно, чтобы не выронить, приложил ладонь с раковиной к груди, крепко прижал ее второй рукой и начал вспоминать свою матушку. Ее стол, заваленный травами, источавшими острые, пряные ароматы. Ее синие глаза, открытый, любящий взгляд. Ее доброту, спокойствие и уверенность в себе. Ее истории об Аполлоне, Афине, о горе Олимп. Ее веру – в ее Бога и в меня. Ее любовь, не выражавшуюся в громких словах, но оттого не менее сильную.

Вокруг клубились белесые пряди тумана. Волны лизали подошвы башмаков. Но ничего не происходило.

– Попытайся еще, изо всех сил, ш-ш-шлеп. Ты должен приложить все силы.

Я ощутил грусть Элен. Она печалилась оттого, что ей нельзя было вернуться на Финкайру. Горевала потому, что ей не суждено было увидеть, как ее сын станет мужчиной, – и еще потому, что он ни разу за все годы, прожитые в Гвинеде, не назвал ее матушкой. Простое слово, которое так прочно связывает двух людей. Я поморщился, вспоминая, сколько боли причинил ей.

Постепенно ощущение того, что она рядом, становилось сильнее. Я почти чувствовал, как она обнимает меня, вспоминал, что в ее объятиях я чувствовал себя надежно защищенным от всех бед и тревог. Я вспомнил, как на краткий миг смог забыть несчастья, преследовавшие нас по пятам. Я ощущал аромат наструганной коры кедра, которая сушилась на столике у ее кровати. Я слышал ее голос – она звала меня с другого берега разделявшего нас океана, океана тоски и одиночества.

Поднялся ветер. Жестокий, ревущий порыв ветра швырнул меня на камни, обдал тучей соленых брызг. Он бушевал несколько минут, безжалостно катал меня по острым камням. Внезапно я услышал оглушительный треск, словно сломалось или треснуло нечто, находившееся по ту сторону туманной пелены. Клубившиеся передо мной белые облака двигались, сгущались, принимали причудливые формы. Сначала я увидел змею, свивающуюся в кольца и приготовившуюся к броску. Однако прежде, чем змея успела броситься на меня, ее тело растаяло, и туман образовал призрачный цветок. Цветок медленно увеличивался в размерах и, наконец, превратился в гигантский немигающий глаз.

И вдруг в самом центре этого глаза появился силуэт. Сначала он был похож на тень, но быстро принимал четкие очертания. Спустя несколько мгновений я понял, что это человек, который ощупью пробирается сквозь густой туман. Темная фигура неуверенными шагами приближалась к берегу.

Это была моя мать.

Ноги не держали ее, и она рухнула на черные камни, влажные от морской воды. Ее глаза были закрыты, всегда бледная кожа стала еще бледнее, как у мертвой, ни один мускул на лице не дрогнул. Длинные распущенные волосы, золотые, словно луна летней ночью, совершенно вымокли, слиплись и приклеились к темно-синему платью. Но она дышала. Она была жива!

Слегка сжав маленькую раковину в ладони в знак благодарности, я положил ее на прежнее место среди плавника. И поспешил к матери. Приблизившись, я неуверенно протянул к ней руку. В тот миг, когда мои пальцы коснулись ее прекрасного лица с высокими скулами, она открыла глаза. Несколько мгновений она пристально смотрела на меня, явно не понимая, где находится и что с ней случилось. Потом Элен Сапфировые Очи поморгала, приподнялась на локте и заговорила. Я думал, что уже никогда в жизни не услышу ее голоса.